— Все это началось в тот самый день, когда мы продали Сяо-Мэй в… в… — Он так и не смог договорить. Они оба хорошо знали, что у проституток жизнь короткая и тяжелая. — Я начал тренироваться с ножами, как только смог держать их в руках. Именно поэтому я использую ножи, а не мечи. Я тогда был слишком маленьким и не мог управляться с тяжелым мечом, а мне хотелось всегда носить их с собой. Я боялся, что меня еще раз застанут врасплох.
Анна понимала, что ничем не сможет облегчить боль Чжи-Гана. Его жизнь началась тогда, когда закончилась жизнь его сестры. И разве теперь имеет значение то, что он в своей жизни сделал плохого? Вряд ли. Но он все равно будет чувствовать себя виноватым, ведь страдания маленькой Сяо-Мэй уже невозможно облегчить.
— Мне очень жаль, — прошептала она и обняла его. — Я искренне сожалею о том, что случилось с твоей сестрой, о том, что твоей семье пришлось сделать такой нелегкий выбор. Я понимаю, что тебе пришлось возложить на свои плечи заботу о семье, чья обеспеченная жизнь началась с такого ужасного преступления. Все это отвратительно, Чжи-Ган, но я думаю, что уже ничего не исправить.
Он долго молчал. Может, он даже плакал. Анна не могла сказать наверняка, потому что его тело оставалось совершенно неподвижным. Он тихо лежал в ее объятиях, пока наконец его тело не обмякло. А потом вдруг он обнял ее и крепко, что есть силы прижал к себе.
— Я просто хочу найти ее, — прошептал он. — Если сестра мертва, то я перевезу ее останки в Пекин. Я похороню ее рядом со своей матерью и высеку ее имя на нефритовом алтаре нашей семьи, несмотря на то что она женщина.
Анна тяжело вздохнула, чувствуя, как слезы застилают ей глаза. Она хорошо понимала, что вся его семья будет возмущена, если Чжи-Ган сделает это. Выказывать такое уважение проститутке и высекать имя женщины на нефритовом алтаре? На такое может осмелиться только Чжи-Ган — человек, который живет по своим собственным суровым законам чести и заставляет других сознаваться в преступлениях. Надпись на нефритовой плите — это всего лишь ничтожная плата за то, что совершили его родители. И если он хочет публично опозорить их, то, значит, так тому и быть. Вероятно, они того заслуживают.
— А если выяснится, что она жива? — спросила Анна. — Что ты тогда сделаешь?
— Я выкуплю ее из неволи, чего бы мне это ни стоило. Она будет жить там, где ей положено жить — в доме моего отца. Каждый день, возвращаясь домой, он будет смотреть в лицо своей дочери, и до конца жизни перед его глазами будет живое напоминание о том, что он совершил.
Что ж, это вполне справедливо. Чжи-Ган, судя по всему, никогда об этом не забывал.
— А что же будет с сестрой?
— Я разодену Сяо-Мэй в шелка и одарю ее драгоценностями. Все будут уважать ее за то, что она принесла себя в жертву ради благополучия семьи. Ей будут воздавать почести, которые не воздают даже национальным героям Китая. Я сделаю ее жизнь прекрасной. Это будет моей благодарностью за то, что она сделала ради меня.
Анна улыбнулась и прижалась губами к его шее. Его кожа была теплой и сухой, как пергамент. Она выражала ему свое уважение, благоговение и любовь, нежно целуя его, шепча ему ласковые слова и слегка покусывая, чтобы разбудить в нем желание. Раньше в этом закрытом экипаже перевозили только опиум и проданных девушек. Теперь же они нашли ему другое применение.
И когда он глубоко вошел в нее, она прошептала ему на ухо выстраданные в муках слова. Нет, она не рассказывала ему о том, что у нее на душе, она не говорила ему о любви, которую пыталась вытеснить из своего сердца несколько дней тому назад. Анна говорила ему простые и прекрасные слова, и его семя излилось в нее, словно мощный, стремительный поток.
Она произнесла всего три слова, в полной мере осознавая, насколько они чудесны.
— Я прощаю тебя, — сказала Анна и повторяла эти слова до тех пор, пока он не прижался губами к ее губам. — Я прощаю тебя, прощаю, прощаю.
Наконец они подъехали к дому тигрицы. Она поправила свою одежду, а Чжи-Ган прикрепил к поясу ножи. Потом они вышли из экипажа и приготовились встретиться с женщиной, которая обучала проституток, а значит, имела самое прямое отношение к этому презренному ремеслу. Анна подумала о том, что им, возможно, придется убить ее.
Войдя в дом тигрицы, Чжи-Ган меньше всего ожидал встретить там белого капитана, которого все называли Джонас Шторм. Это имя как нельзя лучше подходило ему. Джонас был невероятно огромным (ну просто медведь какой-то, а не человек) мужчиной с темными вьющимися волосами и живыми серыми глазами. Но несмотря на свой устрашающий вид, он был спокойным, словно огромное облако, мирно плывущее по небу. Он поприветствовал Чжи-Гана и Анну, как это было принято в лучших китайских домах.
Чжи-Ган представился, назвавшись Ланем, и этот белый человек проводил их в приемную. Буквально через минуту им подали чай, и капитан сразу перешел к делу.
— Что привело вас, сэр, в дом тигрицы? — спросил он.
— Мы ищем женщину по имени Маленькая Жемчужина, — ответил Чжи-Ган.
Капитан Шторм кивнул в ответ.
— Теперь мне все понятно. Могу я узнать, зачем вы ее разыскиваете?
— Я пришел сюда по поручению губернатора провинции Цзянсу и не причиню вам зла, — солгал Чжи-Ган. — Однако мне нужно поговорить с ней об одной девушке, которую она, вероятно, хорошо знает.
Белый мужчина как-то по-доброму прищурился и спросил:
— Как зовут эту девушку?
— Прошу извинить меня, — произнес Чжи-Ган, — но этот вопрос мне лучше обсудить с Маленькой Жемчужиной.
— А не с белым мужчиной? — Капитан бросил на него пронзительный взгляд. — Ведь вы пришли сюда с белой женщиной. — Он повернулся к Анне и заговорил с ней по-английски. — С вами все в порядке, мэм? Вам не нужна моя помощь?
Чжи-Ган не сразу понял, о чем спрашивал капитан. Он хорошо знал английский, однако Джонас Шторм говорил с каким-то особым акцентом и подбирал такие слова, которые обычно употребляют люди, для которых этот язык является родным.
Анна тоже не сразу поняла его.
— Со мной все в порядке, — после паузы сказала она. — Прошу прощения. Я просто очень долго не разговаривала по-английски. В миссии мы почти все время общаемся на мандаринском наречии, — пояснила она и покраснела. — Мне следует говорить лучше, ведь я собираюсь уехать в Англию. Нужно будет подучить английский язык.
Чжи-Ган повернулся и взял ее за руку, заставив посмотреть на него.
— Капитан желает знать, не обижаю ли я тебя, — сказал он по-китайски. — Он говорит, что если ты боишься меня, то он может защитить тебя.
Анна покраснела еще больше и покачала головой.
— О нет, — уверенно произнесла она. — Поверьте, я в полной безопасности.
По правде говоря, Чжи-Ган не мог сказать наверняка, специально ли она изображает перед капитаном Штормом невинную и скромную девушку или действительно смущается. Однако, если честно, ему было все равно, что именно заставило Анну так густо покраснеть, ибо, глядя на нее, он понял, что еще сильнее хочет эту женщину. Возможно, она и в самом деле очень умело манипулирует людьми, заставляя их делать то, что ей нужно. А может, она вполне искренна и не понимает, почему белый капитан думает, что ей небезопасно находиться в обществе китайца.
