— Кевин! — заскулила Бетт. — Я не хочу проводить лето с детишками. Мне будет интереснее с тобой! Пожалуйста, папа, — она снова повернулась к Артуру, — позволь мне!
— Бетт, милая, нет никакой гарантии, что вас вообще возьмут. Возможно, мистер Хэррис пожелает нанять людей постарше. Ты же не захочешь помешать брату устроиться на работу? — пытался уговорить дочь отец.
— Кевин не согласится на это место, если не примут меня, правда, Кев? — заявила она с упрямой уверенностью.
Кевин беспомощно смотрел на нее. Артур читал мысли мальчика. Бедный парень разрывается между капризами сестры и желанием устроиться на работу.
— Послушай, Бетт, — строго сказал Артур. — Это несправедливо по отношению к Кевину. Ты ведешь себя, как ребенок.
Все получилось не так, как он хотел. Артур готов был противостоять Ирэн только ради того, чтобы избавить Кевина от Бетт, а она теперь заявляет, что будет работать вместе с ним!
— Мне безразлично, папа. Ты можешь считать меня ребенком, но я подам заявление одновременно с Кевином. И если меня возьмут, то ни ты, ни мама не сможете остановить меня! — с жаром заявила Бетт.
Дочь унаследовала решительность Ирэн в стремлении добиваться желаемого. Артур знал, что любые аргументы бесполезны. Вздохнув, он кивнул.
— Нет никакой гарантии, что примут вас обоих. Ты это понимаешь, Бетт? — снова повторил он. — Все зависит от Кейдера Хэрриса.
Артур нахмурился, увидев, как изменилось выражение лица дочери. Ее сверкающие зеленые глаза стали мрачными, скулы напряглись.
— Ну что ж, тогда идите, и я желаю вам удачи. Вам обоим, — неохотно добавил он. — Увидимся за ужином, хорошо? Не опаздывайте. Мама будет против вашей затеи, и не стоит подливать масла в огонь.
Артур дружески похлопал сына по плечу и подставил щеку для поцелуя дочери, заглянув в ее блестящие глаза. Он поразился, увидев, каким холодным расчетом и властностью они светились. Ему стало не по себе: она смотрела на него немигающим взглядом, заставляя уступить ей.
Бетт всегда отличалась твердым характером. Едва научившись говорить, она командовала матерью и считала, что держит в руках и отца. Сначала ему даже нравилось потакать ее детским прихотям, а потом… Почему именно он рассмотрел сквозь все эти мелочи ее истинный нрав? Ни мать, ни дедушка ничего не замечали. Он посмотрел на дочь, и его снова обдало холодом. Да, Артур понял хитрость и неискренность дочери, но и Бетт осознала, что для ее отца это теперь очевидно. Ему стало страшно. Страшно за Кевина и за себя. Боже, неужели у него мало других проблем? Да, стоит всерьез задуматься над тем, какой может стать Бетт в будущем.
Когда дверь за детьми закрылась, плечи у Артура Томаса опустились. Сейчас пять минут шестого, и, вероятно, Санди уже не придет. Ей нужно быть на работе в «Лемон Дроп» в пять тридцать. По дороге домой он заедет в гостиницу и договорится о встрече в другой день. Ему хотелось поделиться с кем-нибудь своими тревожными мыслями о Кевине и Бетани, а Санди всегда умела хорошо слушать.
* * *
Пастор Дэмион Конвей изрядно устал, сидя в неловкой позе за столом в пасторском доме Первой Баптистской церкви. Взгляд его серо-голубых глаз остановился на пустом листе бумаги. Ему нужно сосредоточиться и написать проникновенную проповедь для предстоящей воскресной службы.
«Не покидай меня теперь», — молча молил он, поднимая глаза к небу. В последнее время ему становилось все труднее и труднее собрать свои мысли воедино и изложить их на бумаге.
Он несколько раз откашлялся, пытаясь прочистить горло. Потом скрестил перед собой длинные артистичные пальцы. «Ну давай, начинай думать», — ругал он себя. «Возьми карандаш и начинай делать заметки. Пиши что угодно. Заставь себя». Он зло отшвырнул желтый карандаш и поднялся. Может, прогулка приведет его мысли в порядок.
Засунув руки в карманы старых джинсов, он расправил плечи, выглянул в окно, выходящее на бульвар Джэты Хейдена и увидел идущую к пасторскому дому Кели Макдермотт. Она подняла голову и взглянула на окно. Дэмион нахмурился, заметив, что она поднесла руку к горлу. Женщина чуть помедлила в нерешительности, ее иссиня-черные волосы сверкали на солнце. Она поправила сумочку, висящую на плече, и двинулась к дверям. Но Дэмиону казалось, что она не шла, а плыла.
Когда она скрылась из глаз, он снова вернулся к столу и нацарапал несколько слов. «Испытание чувств», — написал он. Это и будет темой его следующего обращения к пастве. Ему нужно придумать еще девятьсот девяносто шесть слов, чтобы получилась проповедь.
Как всегда, Кели Макдермотт зайдет к нему в кабинет и принесет тексты проповедей, которые вызвалась для него печатать. Дэмион ожидал ее тихого стука в дверь, Что бы ни делала Кели, у нее это получалось как-то особенно мягко и нежно. Она и выглядела очень мягкой и нежной. Она мягко двигалась. Нежная и мягкая, как свет луны на воде. Мягкие волосы, шелковистая кожа цвета спелого персика.
Дэмион Конвей уже давно пришел к выводу, что Кели вызывает в нем необыкновенные чувства. Священник — тоже мужчина, а ни один мужчина не мог равнодушно смотреть на Кели. Она была воплощением женственности. Даже западная одежда, которую она носила вместо своей традиционной восточной, выглядела на ней легкой и изысканной.
Она вошла в кабинет с выражением детского смущения на лице. Это выражение было неизменной и неотъемлемой частью ее существа, она «носила» его, как другие женщины — «маску» повседневного макияжа. Дэмион остался на месте. Он улыбнулся и указал ей на кресло. Черты Кели казались воплощением восточной загадочности. Она опустилась в кожаное кресло напротив его стола.
Дэмион ждал. Временами она просто сидела, не произнося ни слова. Время шло, она поднималась и так же молча уходила. Иногда она говорила — обо всем и ни о чем. Кели приходила в пасторский дом на протяжении последних шести месяцев, но Дэмион до сих пор не знал, что ее тревожит и гнетет. И есть ли у нее тревоги и проблемы. И все же боль жгла ее изнутри, и взглядом своих темных глаз Кели словно умоляла его избавить ее от этих страданий. Последние три месяца, с тех пор как она добровольно вызвалась печатать для него, она регулярно приходила два раза в неделю. Каждый раз все повторялось, и все же каждый последующий визит отличался от предыдущего.
Он разговаривал с ней спокойно и доброжелательно, чтобы не напугать. Она постепенно расслаблялась и откидывалась на спинку кресла, ее руки чинно лежали на коленях, а ноги твердо стояли на полу.
— Вы, наверное, удивляетесь, почему я прихожу к вам, — тихо произнесла Кели. — Было бы проще оставлять напечатанное внизу у экономки… — голос ее звучал хрипло и был женственно-гортанным. В ее речи чувствовался чуть заметный акцент, некоторые слова и отдельные фразы казались странными. — Я не знаю почему, Дэмион. Здесь так тихо и спокойно. Иногда я просыпаюсь утром и знаю, что должна придти сюда и посидеть. А может быть, и поговорить.
Произнеся его имя, она разделяла его на два слова крошечной паузой и делала ударение на каждом слове. «Дэми-он», — так она его называла, придавая имени восточный колорит, как будто он тоже принадлежал к ее народу. Хотя она говорила на прекрасном английском, ее голос все время менял высоту и окраску, и эти экзотичные переливы выдавали в ней иностранку. Дэмион ждал, когда она скажет что-нибудь еще. Неожиданно без малейших признаков движения она словно исчезла, растаяла. Ее удлиненные черные глаза закрылись, руки сжались еще сильнее. Они прекратили разговор, и наступившее молчание стало их особым средством общения. Подобно оазису в пустыне, это молчание казалось бальзамом, дарующим покой и отдых от мира, где слова могут быть бессмысленными звуками, маскирующими чувства или уничтожающими их. Эти возвышенные минуты тишины означали интимную близость без прикосновений.
