Я набираю номер, по-прежнему чувствуя внутри пустоту. Похоже, стало еще хуже. Я уже даже не ощущаю биения своего сердца. Может, оно и не бьется вовсе. Может, все во мне умерло.
– Милая! – В ухе раздается радостный голос мамы. – Почему ты так рано встала?
Я проглатываю ком в горле:
– Привет, мам. Я… ну, у меня занятия рано начинаются.
– У тебя занятия по воскресеньям? – Кажется, она в недоумении.
– О. Нет. Я имела в виду занятия с учебной группой.
Черт, глаза начало жечь, и совсем не от усталости. Проклятье. То опустошение было затишьем перед бурей – сейчас я готова разрыдаться.
– Слушай, я хотела поговорить с тобой о своем приезде. – Горло сжимает тисками, и я делаю вдох в надежде избавиться от них. – Я передумала и хочу приехать пораньше.
– Передумала? – Мама в восторге. – О да! Я так счастлива! Но ты уверена? Ты говорила, что у тебя какие-то планы с друзьями. Я не хочу, чтобы ради меня ты переносила дату поездки.
– Те планы отменились. И я хочу приехать пораньше, очень хочу. – Я быстро моргаю, чтобы остановить навернувшиеся слезы. – Чем быстрее, тем лучше.
Глава 15
Грейс
Май
Говорят, что весна – самое волшебное время в Париже.
И это правда.
Этот город стал моим домом две недели назад, и часть меня хочет, чтобы я смогла остаться здесь навсегда. Квартира мамы находится в районе, который называют «Старым Парижем». И он великолепен – узкие извилистые улочки, старые здания, а на каждом углу – милые магазинчики и пекарни. В этом районе города в основном живут люди с нетрадиционной сексуальной ориентацией, и две пары, мамины соседи сверху и снизу, с которыми мы уже дважды ужинали со дня моего приезда, принадлежат к таковым.
В квартире только одна спальня, но раздвижной диван в гостиной очень даже удобный. Мне нравится просыпаться от солнечного света, льющегося сквозь французские двери маленького балкончика, который выходит во внутренний дворик дома. Слабый запах масляной краски напоминает мне о детстве, когда мама часами работала в своей студии. Но со временем она стала рисовать все меньше и меньше, и, как говорила не раз, именно потеря вдохновения послужила одной из причин, почему она развелась с папой.
Она поняла, что потеряла истинную себя. Что это не ее предназначение – быть домохозяйкой в маленьком городке в Массачусетсе. И через несколько месяцев после того, как мне исполнилось шестнадцать, она усадила меня и задала серьезный вопрос: какую маму я бы хотела – ту, которая несчастна, но всегда рядом, или ту, которая счастлива, но далеко?
Я сказала ей, что хочу, чтобы она была счастлива.
И в Париже она счастлива, в этом нет сомнений. Мама все время смеется, ее улыбки отражаются в ее глазах, а многочисленные красочные полотна в закутке в углу комнаты, который используется как студия, доказывают, что она снова занимается любимым делом.
– Доброе утро! – Мама выплывает из своей спальни и приветствует меня радостным голосом, свойственным принцессам из мультфильмов Диснея.
– Доброе, – сонно отвечаю я.
Гостиная имеет открытую планировку, поэтому мне видно все, что делает мама, которая уже стоит около кухонной столешницы.
– Кофе? – спрашивает она меня.
– Да, с удовольствием.
Я сажусь и потягиваюсь, а затем хватаю с кофейного столика свой телефон. В мамином доме нет часов – она утверждает, что время угнетает разум. Но из-за своего обсессивно-компульсивного расстройства личности я не успокоюсь до тех пор, пока не узнаю, который час.
Девять тридцать. Понятия не имею, что мама запланировала для нас на сегодня, но надеюсь, прогулок будет не много: мои ноги до сих пор болят после вчерашнего пятичасового посещения Лувра.
Я уже собираюсь положить телефон на место, когда он начинает звонить у меня в руке, и с раздражением читаю на экране имя Рамоны. В Массачусетсе сейчас половина третьего ночи. Ей что, нечем больше заняться, кроме как названивать мне? А как насчет поспать, например?
Стиснув зубы, я бросаю телефон на постель, не отвечая на звонок.
Мама наблюдает за мной из кухни.
– Кто из них? Парень или лучшая подруга?
– Рамона, – бурчу я. – О которой я, кстати, не хочу говорить, потому что она мне больше не лучшая подруга. Как и Логан мне не парень.
– Но тем не менее они продолжают звонить тебе и писать, а это значит, оба по-прежнему переживают за тебя.
Ага, но вот только мне все равно, переживают они или нет. Хотя игнорировать Логана куда проще, чем Рамону. Я знаю его целых восемь дней. А вот ее – тринадцать лет.
Все закончилось так патетично. Казалось, что окончание дружбы, длившейся больше десяти лет, будет напоминать вселенский взрыв, но наше с Рамоной выяснение отношений было больше похоже на ничтожный пшик. Она проснулась, увидела мое лицо и тут же поняла, что Логан переслал мне ее сообщение. Рамона сразу же переключилась в режим защиты, но ее обычные уловки уже больше не работали.
Обнимашки? Крокодильи слезы? Она с таким же успехом могла пытаться разжалобить робота. Я просто стояла как статуя, пока до нее наконец не дошло, что я не ведусь на ее бредни. А на следующий день я переехала домой, сказав папе, что в общежитии очень шумно, а мне нужна тишина, чтобы подготовиться к экзаменам.
С тех пор мы с Рамоной не виделись.
– Почему ты не хочешь ее выслушать? – осторожно спрашивает мама. – Да, ты уже говорила, что она так и не смогла дать тебе разумного объяснения, но возможно, это что-то изменит.
Объяснения? Ха, как вообще можно объяснить, почему ты предал своего близкого друга?
Как ни странно, но Рамона не оправдывалась. Никаких тебе «Я завидовала» или там «Я была пьяна и сама не знала, что творила». Она лишь сидела на краешке кровати и шептала: «Я не знаю, почему я это сделала, Грейси».
Что ж, этого мне было недостаточно, и сейчас, черт возьми, ничего не изменилось.
– Я уже говорила тебе, я не хочу ее слушать. По крайней мере, не сейчас. – Я встаю с дивана и, подойдя к маме, беру керамическую кружку, которую она мне протягивает. – Не знаю, смогу ли вообще когда-то снова заговорить с ней.
– Ох, детка. Ты действительно собираешься отвернуться от вашей многолетней дружбы из-за какого-то парня?
– Дело не в Логане. А в том, что она знала, как мне больно. Рамона знала, что я сгорала от стыда из-за того, что случилось между нами, но вместо того, чтобы поддержать меня, она дождалась, когда я засну, и предложила ему себя. По-моему, это очевидно – ей плевать на меня и на мои чувства.
Мама вздыхает:
