– Не знаю, – спокойно ответил Григорий Васильевич. – Брать его в ученики? Но через три месяца я уеду отсюда.
– За три месяца можно многому научиться.
– Давайте сделаем так, – предложил Григорий Васильевич, – пусть приходит на представление. А там будет видно. Я за это время подумаю.
– Вот правильно! – Горшков крепко, от всей души пожал фокуснику руку. – Так будет ближе к делу. Я, конечно, понимаю, что легче моржа там или бегемота с носорогом к работе приучить, чем Головешку. Но бросать его на произвол глупой судьбы мы права не имеем.
Двенадцатый номер нашей программы. На арену действия проникает дедушка. Оркестр, сыграйте в таком случае что-нибудь не очень весёлое. Прошу!
С рынка Лёлишна вернулась усталая, до того усталая, что как села на табуретку, так и сидела. Дедушка спросил:
– Что с тобой?
– Устала немного.
– Ничего себе, немного! – возмутился дедушка. – Я вижу. Так вот, с завтрашнего дня я хожу на рынок, я хожу по магазинам!
– А сзади я на «скорой помощи»?
– В этом не будет необходимости. Выдержу.
– Я тоже выдержу. Сейчас отдохну и начну готовить обед.
– А почему не я?
– Потому что у тебя обязательно что-нибудь сгорит, убежит, уплывёт. А потом будет плохо с сердцем. А скоро вернётся Эдуард Иванович, его надо накормить.
– Нет, нет, так больше продолжаться не может! – разгорячился дедушка. – Я обязан о тебе заботиться, а не ты обо мне. Я старше. Отныне я всё беру на себя. И никаких «скорых помощей»! Мне всего семьдесят шесть лет! – Он схватился за сердце.
И сел.
– Тебе нельзя волноваться, – сказала Лёлишна, – а устала я оттого, что много переживала. Мы были в цирке на репетиции, и Виктор попал в клетку ко льву.
– Когда похороны? – прошептал дедушка.
– Всё окончилось хорошо. Но мне до сих пор страшно.
– Даже мне стало страшно. Со львами шутки плохи. Я, пожалуй, прилягу.
Лёлишна помогла ему лечь и принялась готовить обед.
Работа всегда отвлекала её от грустных мыслей, но сейчас этого не случилось. Она всё вспоминала и вспоминала лицо Виктора, когда к нему приближался Цезарь…
– Хочется теперь тебе быть укротителем? – спросила Лёлишна, когда они вышли из цирка.
– Не знаю, – ответил Виктор.
«А вот мне захотелось стать укротительницей, – думала она, разжигая духовку, – захотелось и – всё! Мне не забыть, как ворвался в железный коридор Эдуард Иванович. Лев мог убить его одной лапой, а… убежал!»
Эх, если бы она была мальчишкой!..
Она бы стала учеником Эдуарда Ивановича.
СТАЛА БЫ!
И Лёлишна представила, как она в ярком цирковом наряде, с бичом в руке, с пистолетами за кожаным поясом под звуки марша выходит на манеж.
На тумбах сидят гордые львы и львицы.
Она их не боится нисколечко.
Они слушаются её, как отличники учительницу.
И со всех сторон раздаются голоса:
– Да ведь это Лёлишна!
– Это у которой дедушка с больными нервами?
– Которая квартиру не может обменять?
– Она! Она!
– Вот это да!
И наступает главный номер, такой, какого ещё не было в цирках.
Лёлишна садится на самого большого льва и кричит:
– Но-о-о-о!
Лев скачет.
Она держится руками за его гриву. Он бежит и рычит. Рычит и бежит.
– Тпру! – останавливает его Лёлишна и под гром аплодисментов спрыгивает на землю.
Но вдруг один из львов бросается на маленькую дрессировщицу.
Она стреляет из обоих пистолетов.
Грохот.
Дым.
– Лёля! – слышит вдруг она голос дедушки. – Что там за дым? Что горит?
Дым шёл из духовки – горело мясо.
Лёлишна вытащила кастрюлю, раскрыла окна и полотенцем стала выгонять дым.
Такое с ней случилось впервые, и она, конечно, расстроилась. Во-первых, просто жаль мяса, во-вторых, она вообще не любила, если что-нибудь получалось не так, как надо.
«Размечталась тут! – мысленно ругала себя Лёлишна. – Верхом на льве кататься вздумала!»
И ещё она вспомнила, как на днях рассердилась на дедушку за сгоревшую рыбу.
– Вот, – виновато произнесла внучка, когда он вышел на кухню, – размечталась и прозевала.
– Бывает, бывает, – улыбаясь, сказал дедушка и уточнил: – Со всеми бывает. А о чём размечталась?
– Да так, – уклончиво отозвалась внучка, – о разных разностях.
Но дедушка не уходил. Он стоял в дверях, словно пришёл за чем-то, а за чем именно, забыл. Лёлишна срезала с мяса горелую корку.
Помявшись, дедушка спросил:
– Видимо, этот случай с Виктором подействовал на тебя? Быть дрессировщиком – занятие, как ты поняла, не из безопасных? Ничего в нём привлекательного, конечно, нет?
– Что ты! – вырвалось у Лёлишны. – Это так здорово!
– Но ведь в перспективе – их обязательно едят. Укротитель ошибается один раз в жизни, ты ведь слышала? И потом… девочек-дрессировщиц не бывает.
– Не было, ты хотел сказать?
– И не будет. Кстати, – напомнил дедушка, – мне ведь нельзя волноваться. У меня, и ты это хорошо знаешь, больные нервы.
– Волнуешься ты напрасно. Ни в какие дрессировщицы никто меня не возьмёт, – грустно проговорила Лёлишна. – А нервы мы тебе вылечим.
– Ты должна дать мне честное слово, – раздражённо сказал дедушка, – что ты забудешь о всяких там хищниках вроде львов! Я жду!
– Я не могу дать такого слова, – тихо, но твёрдо сказала Лёлишна, – потому что я ещё ничего не знаю. Пока я ещё только думаю.
– Хо-ро-шо! – почти крикнул дедушка. – Поступай как хочешь! Но учти: я не пе-ре-жи-ву! А если переживу, то с никуда не годными нервами. Налей мне валерьянки. Тридцать четыре капли – норму и сверх нормы ещё… столько же. Я ложусь. Мне плохо.
И дедушка лёг на диван с таким видом, словно Лёлишну уже лев ел.
Дедушка даже слышал, как хрустели её косточки.
Продолжаем нашу программу. Весь вечеру на ковре Петька-Пара. Он ставит рекорд сверхвизговой скорости
И задумал Петька убежать из дому.
Мысль эта забралась ему в голову совершенно неожиданно, как говорится, без всякой предварительной подготовки.
Шла, видимо, шла, наткнулась на Петькину голову, места свободного там много, вот мысль туда и забралась. А уж если она туда забралась, он вам её не отпустит: не так уж часто его мысли посещают.
