То есть не спорили, а ругали Лёлишну.
– Обзываться нельзя! – негодовал Виктор. – А то бы я тебя обозвал знаешь как?
– От такого дела отказываться, – вторил Владик. – Да если бы он меня взял! Я бы от радости выше дома подпрыгнул!
– Мне вот дрессировщиком быть нельзя, – мрачно говорил Петька, – я на арене уснуть могу. Да и самого меня ещё несколько лет дрессировать надо.
А дедушка сидел весёлый-весёлый, изредка произносил:
– Ничего, ничего, всё будет в ажуре-абажуре.
Вечером пришёл Горшков.
Сначала ребята его даже не узнали: он был в штатской одежде.
Настроение у него было мрачное и даже чуть-чуть злое.
– Ерундистика получается, – сказал он, молча выпив четыре стакана чаю без сахара. – Сплошное безобразие.
– А что? – спросили ребята и дедушка.
– Феноменальный ужас, – ответил Горшков и залпом выпил пятый стакан чаю без сахара. – Стыдно сказать, но почти каждый вечер в цирк хожу. Добровольно.
– Да ну?! – поразились ребята и дедушка.
– Почти каждый вечер, – повторил Горшков, – а вернее, каждый свободный от работы вечер. Тянет меня туда. Понял я, в чём дело. Отдыхать в цирк народ ходит. Сил набраться для завтрашнего трудового дня. Сидит зритель, смотрит на Эдуарда Ивановича и думает: силён, значит, человек! Вон львов не боится, а я хулигана позавчера испугался. Тоже вроде бы воспитательная работа получается.
– Эх вы! – с укором и сожалением бросил дедушка. – А я разлюбил цирк. Он чуть не разлучил меня с внучкой. Хорошо, что у неё феноменальная сознательность, а то бы…
Дедушка махнул рукой.
– Поясните, – попросил Горшков.
И тут ребята заговорили все разом. Вот что услышал Горшков.
– Эдуард а она Иванович берёт отказывается к себе а мы в ученицы говорим да мне бы соображать ей такое пред надо ложили радовать а она ся что отказывается надо…
– Молчать! – приказал Горшков. – Пусть она сама расскажет.
– Вы представляете… – начала Лёлишна.
Да, да, вы представляете – цирк! Горят все огни. Оркестр играет марш, от которого трудно усидеть на месте. На арене клетка из железных прутьев. Выходит ведущий и говорит: «Выступает с группой дрессированных львов единственная в мире девочка-укротительница Лёлишна Охлопкова!»
– А она отказывается, – сказал Владик.
– Понятно, – сказал Горшков. – Тебе бы, Лёлишна, в милиции работать. Там такие люди очень нужны.
– Какие такие? – спросил Петька, зевая.
– Такие, – гордо сказал Горшков. – Которые, как она… Вы уж меня извините, а я в цирк.
После его ухода ребята долго молчали.
– Ничего я не понимаю, – заговорил Петька. – Чего её все без конца хвалят? Девчонка она, конечно, ничего. Ну, а чего особенного-то?
– Она единственная женщина в семье, – ответил Владик, – и настоящая женщина.
– Особенного ничего, – сказал Виктор, – но ей, а не мне, тебе или ему, предложил Эдуард Иванович стать своей ученицей.
– Я, конечно, понимаю свою отрицательную роль в этой истории, – виновато сказал дедушка. – Но что поделаешь?
– Ничего, – ответила Лёлишна. – Всё равно я буду дрессировщицей. Когда-нибудь.
– Никогда не будешь на меня сердиться? – спросил дедушка.
– Никогда, – ответила Лёлишна, – можешь не беспокоиться.
Вот и всё, уважаемые читатели.
Даже у самых толстых книг бывает
КОНЕЦ.
И мы с вами добрались до конца «Лёлишны». Мне осталось пожелать вам счастливой жизни и написать последнее слово
КОНЕЦ
и поставить
.
1963 год
