– А я вообще не понял, почему мы сюда пришли, – сказал Гриша, на всякий случай быстро разделавшись со своей порцией. – У нас что – дома нечего выпить?
В это время Курдюжный, отвернувшись от Гриши, начал энергично гримасничать, и я громко произнес, глядя на него:
– Все нормально, граждане. Идите с миром домой и ждите меня. А куда подевался Пламен?
Собственно, Пламен мне нужен был, как варежки в Петров день, но надо было что-то сказать, я и сказал. На самом деле нужда у меня была совсем в другом – в осмыслении только что произошедшего. Ну, и еще кое в чем…
Когда Агнешка, упорхнув с моих коленей, полетела в ванную, прихватив с собой сумочку, я наконец-то расслабился и посмотрел внимательно на свои руки, словно хотел убедиться, что это они недавно душили человека. Чувствовал я себя ужасно – и физически, и душевно. Этот птенчик за пять минут сделал из меня чудовище, способное на преступление. Конечно, я был невменяем, то есть, пребывал в состоянии, рассудку не подвластном. Но как я попал в это состояние?! Неужели я не понимал, на что себя обрекал, приглашая Агнешку ц е л о в а т ь с я? Ее здесь не в чем винить. Виноват только я один. Вдруг я вспомнил Лидию и невольно улыбнулся. Вот там никаких проблем, все по нормальному варианту. Нужно немедленно наладить с ней отношения. А пигалицу отшлепать и поставить в угол. И тут я представил себе эту процедуру отшлепывания, которая завершится вовсе не углом… Теперь стало ясно, что я попал в капкан, из которого мне уже не выбраться, – в капкан страсти, не знающей ни запретов, ни границ.
Чтобы отвлечь себя от дурного духа, я пошел вдоль берега в торговый центр и купил джинсовую классику – синие «Lee» плотной мануфактуры с небольшим ворсом и футболку с коротким рукавом цветов сборной Англии. По сути, я вел себя, как обиженная женщина, привыкшая решать все свои проблемы с помощью похода в магазин. И все же одна проблема осталась: джинсы были удлиненными, и их следовало подшить.
Вернувшись к себе, я без захода в свой номер сразу пошел к Виталику с Ларисой, надеясь, что у последней найдется иголка с ниткой и даже, возможно, желание решить эту мою проблему.
Постучав, я вошел, благо дверь была не заперта, и увидел картину, достойную кисти художника – этакий современный вариант знаменитого полотна «Не ждали».
За столом в центре комнаты сидели четверо – Виталик, Лариса, Марина и Гена-друг и перебирали достаточно объемную кучу окурков, похоже, сортируя их в прямом смысле по остаточному принципу. Все четверо замерли на мгновение при моем появлении, не помню уж теперь, с разинутыми ртами или нет, а в следующую секунду трое из них уставились на Гену-друга с таким злым видом, словно тот разбил последнюю бутылку «Мастики», пытаясь жонглировать ею. Сразу стало понятно, кто забыл запереть дверь.
Впрочем, вся эта нарушенная моим нежданным появлением механика возобновила работу в привычном режиме достаточно быстро. Виталик сказал безрадостно: «Привет!» Дамы попытались улыбнуться, а Гена-друг молча поднялся и наконец-то закрыл входную дверь на ключ, слегка поддав ей ногой за ротозейство.
Я сказал деловито:
– У меня тут гинекологический вопрос: кто-нибудь из очаровательных дам сможет подшить джинсы?
Но ответили мне не очаровательные дамы, а Гена-друг. Возвращаясь к столу, он поинтересовался походя:
– А что же твои крали? Они себе что-нибудь подшивают? Или они не привыкли держать в руках ничего, кроме…
Тут он срочно умолк, потому что рука Марины угрожающе зависла над ним, а продолжила за него Лариса:
– Давай, Тимчик, снимай штаны, надевай свои джинсы.
Она же подвернула штанины, ловко наметала их, и пока я вместо нее потрошил чинарики, быстро подшила.
Я достал из пакета коробку конфет и вручил ей, поцеловав ручку. Тяжко вздохнув, Лариса сказала:
– В кои-то веки сподобилась, чтоб мне руку поцеловали. Спасибо, Тимочка, тебе большое! Ты к нам почаще заходи. Может быть, кое-кто кое-чему у тебя научится.
Впятером мы быстро допотрошили окурки, сделали три «козьи ножки» и задымили вирджинским табачком, воздавая хвалу доблестным палестинцам. Потом мы пили чай с конфетами, после – государственный самогон с солеными огурцами, а также изощрялись в комплиментах дамам. Победил здесь, как ни странно, Гена-друг, который заявил, что если бы он был женщиной, то хотел бы быть похожим во всем на Марину с Ларисой. Мы с Виталиком сразу же подняли руки в знак признания своего поражения, а жены, изрядно уже хлебнувшие из литровой бутылки, любовно замутузили счастливого победителя. Кое-какие объедки с барского стола поцелуев и ласк перепали и нам с Виталиком, как участникам конкурса.
Уходя от них, я оставил пачку сигарет и подмигнул захмелевшим мужичкам – ночка им предстояла впереди веселая…
Дома, едва я успел войти и сказать пару слов, как Курдюжный, снова читавший болгарскую газету, сморщился и спросил:
– Ты чего это пил, боец невидимого фронта? От тебя несет, как от пивной бочки. И дымом каким-то еще воняешь – фу!
Я прошествовал в ванную и полчаса выгонял из себя все эти запахи с помощью зубной пасты, полоскания для рта и контрастного душа. Так как пил я меньше супругов, то заодно и окончательно протрезвел.
Комбат оглядел меня, принюхиваясь, как дворовый пес в поисках сахарной косточки из наваристых щей, и сказал снисходительно:
– Сойдет на первый случай. Давай рассказывай, что там и как.
Я нехотя признался ему, что первый контакт вышел очень коротким, но за это время я сумел так застращать бедную девицу страшилками про НАТО, что она захотела срочно уехать домой, в Польшу, и организовать молодежный митинг протеста под лозунгом «Польша – без НАТО!»
Курдюжный, почесав поочередно ухо и нос, произнес раздумчиво, глядя одним глазом на окно, а другим на меня:
– Да…Ты что-то действительно слишком быстро обернулся. Видно, переусердствовал. Атак бы мог еще про Конституцию рассказать.
Я признал ошибку и обещал в ближайшее же время исправить ее.
Затем я надел обновки и, критикуемый комбатом за низкопоклонство Западу, отправился в бар к Пламену, где надеялся найти кое-кого, но вместо них обнаружил поэта Вениамина с большой Надей, у которой, если верить Гене-другу, было аж две сестры, и одна из них могла бы г р а м о т н о скрасить сейчас мое одиночество.
Вениамин на орехах наел себе харю и стал похож не на поэта, а на заведующего продуктовым складом. Большая Надя напротив постройнела и выглядела уже не столь большой. Я хотел пройти мимо них прямо к Пламену и заказать ему какие-нибудь блюзовые страдания, но небольшая теперь Надя окликнула меня и пригласила за свой столик, на котором стояли два бокала с вином и объемное блюдо с очищенными орехами. Я взял у Пламена соточку бренди, заказал мужеподобные блюзы Этты Джеймс и вернулся к голубкам.
Вениамин не был рад мне. Он потягивал молча вино, смотрел на орехи, но лакомиться ими не решался из-за того, что и я могу присоединиться к нему невзначай. Тогда я решил проучить его и огорченно произнес:
