Антип появился раньше, чем я ожидал, положил на кресло маскировочную одежку, которая оказалась мне тесноватой, и сказал, что профессор Перчатников с нетерпением ждет профессора Некляева у себя в кабинете.
Едва мы вошли в кабинет, как хозяин спросил:
– Почему вы такой насупленный, Тимофей Бенедиктович? Неужели здоровый образ жизни на вас так действует?
– Давайте-ка к делу, коллега, – сказал я, усаживаясь напротив него.
– Ну, к делу так к делу, – согласился весело Перчатников. – Сейчас звонил доктор Сингх, они уже едут из аэропорта. Антип Илларионович, голубчик, пойдите встретьте их, а мы пока с коллегой обсудим кое-какие научные проблемы. Вы, Тимофей Бенедиктович, пользуетесь уже в своей практике… – и тут он назвал, видимо, какой-то новый препарат, чье написание состояло из полутора десятков букв, выговорить которое я едва ли смог бы даже по бумажке.
– Нет, – ответил я без раздумий. – Мы не лезем поперек батьки в пекло. Посмотрим сначала, что у других получится.
– Вы всегда отличались здоровым консерватизмом, и в этом отношении вполне можете считаться моим учителем, – с улыбкой признался Перчатников. – Ну, что ж, Тимофей Бенедиктович, вы сейчас больше похожи на профессора, чем я. Итак, коллега, вы серьезны, деловиты, немногословны… – и он снова принялся объяснять, как мне нужно вести себя, и, возможно, делал бы это до морковкиного заговения, если бы в дверь не постучали и тотчас в нее не вошла бы представительная депутация: вначале леди Памела, затем доктор Сингх, а в хвосте Антип – следопыт.
Мы с Перчатниковым поднялись с кресел, и хозяин широким шагом направился к гостям, улыбчиво приветствуя их на ходу.
Как ни странно, однако, глаз мой лег поначалу не на леди Памелу, что было бы естественно, а на доктора Сингха, что было противоестественно, но уж больно живописно он выглядел! На нем был национальный наряд с чалмой, он был невысок, упитан и вездесущ. Лицо его напоминало сплющенный глобус, так что щеки, скорее всего, можно было видеть из-за спины.
Леди Памела выглядела именно так, как и должна была выглядеть в моем представлении классическая английская леди: стройна, горда, изыскана, несуетлива и в меру приветлива. Волосы ее имели рыжеватый окрас и удивительным образом гармонировали с чистой, белой кожей и фарфорово-тонкими чертами лица. Лет ей по моим подсчетам было не меньше тридцати, на них она и выглядела. Мне показалось, что за внешней сдержанностью и подчеркнутой корректностью скрывалась натура вовсе не бесстрастная…
Хозяин представил меня гостям, сказав о моем особом вкладе в наш общий успех.
– Как я рада познакомиться с таким выдающимся ученым, как вы, сэр! – сказала с приятной улыбкой леди Памела, протягивая мне теплую, тонкую, ухоженную руку с ногтями цвета бутона лотоса.
– У профессора Некляева есть еще немало достоинств, – продолжил нахваливать меня Перчатников, будто я был выставлен на торги, и надо было набить мне цену. – Он к тому же довольно известный бодибилдер, армрестлер, художник – импрессионист и неплохой джазовый пианист.
– Бог мой! – воскликнула восхищенно леди Памела. – Да вы своим замечательным примером возвращаете нам эпоху Возрождения и времена эллинов.
Улыбавшийся без перерыва на обед доктор Сингх снова хотел пожать мне руку, но в последний момент отчего-то передумал.
Я же пока лишь строго молчал, но теперь, решив, что после эллинов и возрожденцев дальнейшее мое молчание будет выглядеть неприличным, сказал с легким поклоном:
– Мне трудно судить о количестве ваших талантов, дорогая леди Памела, но я уверен, что их у вас несравненно больше, чем у меня. Впрочем, полагаю, что для доктора Сингха, счастливейшего из мужей, достаточно одного вашего таланта: умения быть очаровательной, нежной и преданной супругой. Мне же, стоящему в стороне, вы напоминаете тех прекрасных дам, которые некогда вдохновляли перо Байрона, Китса и Шелли, а также кисть Гейнсборо и Рейнолдса.
Судя по реакции, последовавшей за окончанием моего спича, я, вероятно, сказал нечто неприличное, так как у мужчин отвисли челюсти, а леди Памела покрылась легким румянцем, возродившим в памяти уже упоминавшийся божественный цветок, чьей родиной была дельта Нила.
Вернул всех в действительность, как и полагается, хозяин.
– К сожалению, – сказал он, – профессор Некляев сумел вырваться из своей клиники буквально на считанные минуты, и поэтому давайте дадим ему первому слово.
– Все так, – подтвердил я. – Придется ограничиться лишь несколькими вопросами. Скажите, леди Памела, вы поете иногда, ну хотя бы для услады собственного слуха?
Леди Памела вздохнула, прочистила горло и с горечью в голосе, который был нежен и слаб, призналась:
– Увы, нет. Раньше я пела и, хочу надеяться, не только для услады собственного слуха, а теперь…
На ее прекрасные глаза цвета вечерних васильков навернулись слезы, доктор Сингх что-то зашептал, приобняв ее за плечи, а профессор Перчатников сказал:
– Это пройдет. Проблема не в физиологии, а в психологии. Как вы считаете, коллега?
– Без каких-либо сомнений, – подтвердил авторитетно я. – Вам, любезная леди Памела, не следует избегать этой неприятной для вас темы. Прежде всего, вам нужно обрести былую уверенность. Скажите себе, что вы будете петь еще лучше, чем прежде, и все встанет на свои места. Кстати, а что вы пели?
– В основном оперную классику, – отметила смущенно леди Памела и освободилась от мужниной руки.
– «Casta Diva»?
– Да! – с жаром воскликнула леди Памела. – Правда, исполнять ее после Марии Каллас… Надеюсь, профессор Некляев, вы-то меня понимаете.
– Еще как! – охотно подтвердил я. – Видимо, то же самое мне доводилось ощущать, исполняя некоторые вещи из репертуара Эррола Гарнера или Оскара Питерсона.
– Оскар Питерсон? – оживился доктор Сингх. – Это тот старичок, которого мы слушали в Вене лет пять назад, помнишь, дорогая? Он еле передвигал ноги, но как играл!
Я знал, о каком концерте он говорил – о том, что состоялся году в 2004 в филармоническом зале австрийской столицы, когда все – и артисты, и публика – были при полном параде: в строгих костюмах, «бабочках»… Это было, кажется, последнее публичное выступление маэстро, а играли вместе с ним басист Нильс Педерсен, гитарист Ульф Вакениус и барабанщик Мартин Дрю.
– Профессор Некляев может часами говорить о джазе, но, к сожалению, он вынужден покинуть нас вскоре, – напомнил всем зануда Перчатников.
– Но пока я вас все-таки еще не покинул, еще один вопрос, который в иных обстоятельствах мог бы показаться бестактным, но не теперь, – несколько пространно и витиевато начал я. – Леди Памела, у вас случайно нет водобоязни?
– Нет, нет! – засмеялась она, и в ее лице проступила какая-то девичья удаль. – Я могу по часу находится в бассейне или в ванне.
И тут, несмотря на то, что я очень торопился в свою клинику, перед глазами у меня мысленно развернулась следующая картина: леди Памела выходит из ванны и никак не может найти полотенце, которое я украдкой спрятал, чтобы с помощью полуовалов, овалов и кругов попытаться запечатлеть на листе ее восхитительное тело. Я уже подбирался к бедрам, как запиликал мой мобильный телефон, и голос Антипа – разрушителя грез напомнил мне о том, что время истекло.
