Когда мы вернулись к столу, маньяк с улыбкой признал, что уже утомил бедную Лидию своими разговорами, и предложил сделать change (он произнес это слово на манер ливерпульского докера, когда тот не говорит, а в е щ а е т в пабе после принятия соразмерного количества эля). Болезная столь проворно поднялась, будто четверть часа сидела на кнопке, и я, как галантный кавалер, поддержал ее. Пан Гжегош крякнул от удовольствия, получив в пользование свежие уши, и тоже взял Агнешку за руку. Теперь-то я знал, почему он так делал – чтобы они не убежали.
– О чем же вы так мило беседовали? – осведомилась Лидия, держа меня на почтительном расстоянии.
– О чем можно разговаривать с ребенком – о конфетах, игрушках, мороженом, – ответил я.
– Что-то больно грудастый ребенок тебе попался, – сказала Лидия.
– Какой был, – вздохнул я.
– Теперь слушай внимательно, – понизив голос, произнесла ревнивица. – Если ты затянешь ее в постель, я тебя убью. Мы с Гжегошем тебя убьем.
– Батюшки, – сказал я, – кругом одни угрозы. И как вы с паном Гжегошем собираетесь меня убить?
– Пока не знаю, – ответила, глядя в упор, Лидия. – Ты же не собираешься переспать с ней в мое отсутствие?
– Собираюсь, – сказал я, – потому что в твоем присутствии сделать это будет труднее.
Вместо ответа она так больно и противно ущипнула меня, что аж сама скривилась от сострадания.
– Не знаю, как вы, а вот жена меня точно убьет, когда увидит все эти синяки, – сморщился я.
– Нет у тебя никакой жены, – весело отозвалась Лидия. – Нет и быть не может.
– Это еще почему?
– А потому… – доходчиво объяснила моя истязательница. – Какая дура пойдет замуж за тебя такого?
Я хотел спросить «какого?», но этой сказке не было бы тогда конца. Мы молча дотанцевали и пошли на выход – следом за паном Гжегошем и Агнешкой.
Прощание было скорым. Лидия с Агнешкой направились без оглядки к входу, а пан Гжегош наконец-то добрался и до моих ушей. На сей раз он просто конкретизировал свою вчерашнюю просьбу «присмотреть» за Агнешкой. Мне вменялось в обязанность три раза в день водить ее в столовую, не разрешать ходить без меня на пляж и в бар, а также следить затем, чтобы она ложилась в постель не позднее одиннадцати. Я сказал: «Яволь, майн херр!» – и стукнулся неудачно щиколотками, совсем забыв, что отдал хромовые сапоги в починку. Он рассмеялся и похлопал меня по плечу. За один этот жест, ну, и за то, что он уезжает вместе с Лидией, я бы присвоил ему досрочно звание полковника.
Уже идя домой, я вдруг сообразил, что главной-то детали своего присмотра за дитяткой так и не выяснил: надо ли мне тоже ложиться с ней в постель, а то, мол, придет серенький волчок и утащит за бочок… На этом фоне нерешенный вопрос о вытирании слюней казался сущей мелочью, хотя я имел полное право потребовать обеспечить меня слюнявчиками.
Дома комбат первым делом сообщил, что Гришка спутался с какой-то молдованочкой, и теперь его не жди. Сам рассказчик был краснолиц, добродушен и говорлив, из чего я сделал вывод, что увольнительная стоила Грише граммов двухсот коньяка.
– Ну, как наши, а?! – вопросил он, почему-то глядя на меня снисходительно.
– Вам-то что, – сказал я, насупившись, – а меня вон всего зашпыняли да защипали за эту победу. Но я им тоже кой-чего подсудобил. Вечер высокой поэзии, стихи о Конституции…
– Это как же ты так? А стихи чьи – Михалкова?
– Стихи вроде нашего, местного писателя, – ответил я. – Он их недавно у нас на какой-то гульке читал. Тут ведь все одно к одному – и победа, и день Конституции через неделю.
– Ты стихи-то почитай, я их не слышал, – сказал Курдюжный, подтягивая штаны.
Я встал в позу чтеца и, угрожающе нахмурившись, начал:
«Физически здоровый человек
С похмелья встав, о пиве не мечтает.
Физически здоровый человек
С похмелья Конституцию читает!»
Курдюжный вылупился на меня своими красными глазищами, потом зачем-то надел очки и только после этого сказал что-то вроде раздумчивого «мда…»
– Ну, так с виду вроде хиханьки-хаханьки, а если вдуматься, то серьезный смысл в них заложен, – открыл я дискуссию. – Вот действительно, если бы вместо пива люди с похмелья пусть даже не Конституцию, а любую другую книжку читали, то какая бы польза была от этого стране… Что скажешь, Михал Николаевич?
– Так-то оно так, – затянул волыну комбат. – У нас ведь, считай, каждый второй пьет – боюсь, книг на всех не хватит.
– Это не нашего ума дело. Ты о стихах скажи…
– Ну, что сказать, – вздохнул он. – Я ведь в поэзии сам знаешь… Думаю так надо поступать: стихи прочитать и тут же следом разъяснение дать, мол, так и так, товарищи – бросайте пить, начинайте книжки читать.
– Кстати, – сказал я, – любовник молодой выпить ничего не оставил? А то я там только губы и смочил.
– Книжку почитай лучше, – ухмыльнулся комбат, доставая из холодильника гришкину бутылку. – Выпей, Тимофей! Заработал.
Лежа у себя в комнате, я старался не думать о том, что будет завтра. Было в этом нечто лицемерное, потому что я х о т е л вновь держать Агнешку в своих объятьях, даже понимая, что дальше этого я не пойду, даже зная, что мне снова придется сжимать ей нежно горло и ждать, когда она забьется в последнем приступе болезненной услады… Вот о чем я старался не думать, теша себя тем, что сам я лишь сбоку припеку, где-то за печкой, всего лишь фиксатор и некое приспособление для удовлетворения девственницы.
Сон мой был тяжел и прерывист.
Глава четырнадцатая
Я брился, когда в дверь постучали. Не открою, подумал я, выходя из ванной. Мне и самому себе не хотелось бы открывать, не то что Антипу. Единственно, кому бы я открыл, – это леди Памеле, но она так рано по гостям не ходит да и вообще уже, возможно, сидит в самолете и думает о том, как хорошо было ей, когда я возбуждал ее своими речами.
Но на пороге стоял не Антип, а профессор Перчатников собственной персоной. Входя, он сказал:
– Ужин не состоялся. Леди Памела почувствовала себя плохо, и все отменилось, так что вы ничего не потеряли. Полагаю, ухудшение ее состояния впрямую связано с вашим некорректным поведением во время вчерашней встречи. Я очень жалею, что согласился на нее. Но самое интересное в другом – в том, что она собирается пригласить вас к себе в гости в Ливорно, где она находится под наблюдением специалистов в нашем итальянском филиале. Что, Тимофей Бенедиктович, не можете не очаровывать красивую женщину?
– Да никого я не очаровывал! Просто впервые общался с настоящей английской леди, вот и сделал промашку…
– Хороша промашка! – зло засмеялся Перчатников. – Вы просто какой-то самец, извините.
– Как она сейчас? – спросил я.
