– Умны вы, Тимофей Бенедиктович, сильны, талантливы, а вот счастья вам нет, – вздохнул Антип.
– Будет, – сказал я. – Непременно будет. Мне ведь для счастья и надо то всего, чтобы Агнешка со мной была. Пойдемте-ка, Антип Илларионович, проведаем беднягу Джонни – он там совсем закис. Разбередили вы меня, не засну без выпивки.
В номере, после первой Антип приступил к «воспитанию». Он увлеченно стал убеждать меня хотя бы на время бросить пить (тут я как раз наливал вновь, чтоб дно не пересохло), взять себя в руки, начать мыслить позитивно, вернуться к живописи… Слушая его, я кивал, говорил «так… правильно все» или «ну, это уж само собой» и прочую белеберду, а он все пуще распалялся и рисовал мне такие умилительные картины моего скорого будущего, что я чуть не прослезился. С каждым днем, а то и с каждым часом я все острее ощущал, как мне не хватает Агнешки. Пока не было надежды, не было и такой потребности, но теперь, когда отброшены скепсис и неверие (не до конца, не до конца!), я, как наркоман, жил уже не разумом, а ожиданием какой-то глобальной д о з ы.
Я вернулся в кресло, почувствовав, что равномерное гудение, исходившее от Антипа, внезапно прекратилось. Молчание тяготило. От ясного задора былых наших посиделок не осталось и следа. Мы выдохлись. Хорошо, что на глаза мне попалась газета, и я сказал, протягивая ее Антипу:
– Мне кажется, год назад леди Памела была слегка полнее, не правда ли, барон?
Антип глянул на фотографию и, облизнувшись, заметил:
– И прическа у нее тут совсем другая. Женщины… Там много газет всяких было. Эту я не помню, а вот в другой ее вообще чуть ли не голой дали. Ничего святого нет у этих папараци.
– Скажите, Антип Илларионович, а что она говорила доктору Сингху, когда п о я в и л а с ь? – спросил я.
Майор задумался, прикусив губу, потом ответил:
– Сначала она с неделю не могла узнать его, а потом принялась ругать зато, что он оставил ее одну. Ну, вы понимаете, что ругала она его не так, как ругают нас наши женщины. Английские леди ругают своих супругов так, будто просят их передать сливки к кофе. То есть, не ругала – мило журила.
– А как она была одета?
– По-пляжному: в шортах, в шляпе… Она же была тогда на яхте.
– Как вел себя доктор Сингх?
– Да все трогал ее и то ли плакал, то ли смеялся, – сказал Антип. – Зрелище было – я вам доложу! Мы хорошую премию в тот раз получили. Знаете, сколько он перевел нам: десять миллионов долларов! На них мы и крутимся.
– Ну, десять миллионов долларов у меня нет…
– Я же сказал вам, что тут другой случай, – напомнил Антип. – Деньги, главным образом, идут на всякого рода научные изыскания. У нас у всех очень скромные зарплаты. Когда-нибудь, возможно, мы и разбогатеем, но лично я в этом сомневаюсь: государство наложит на все лапу.
– А вы не боитесь, что кто-нибудь… да я, хотя бы, пойду кое-куда и кое-что сообщу, если у вас ничего не получится с Агнешкой?
– И с чем же, интересно, вы в это ваше кое-куда пойдете? – весело спросил Антип. – С психологическим триллером о том, как в Болгарии воскрешают умерших людей? Тогда уж лучше идите в какое-нибудь издательство, там книжку напечатают, может, и фильм потом страшный снимут – денег заработаете. Мы же скажем, что все это вам привиделось, что у вас устойчивое расстройство психики на почве алкогольной зависимости и общей деградации личности. Да, вы отдыхали у нас, и мы знаем вашу историю тридцатилетней давности о девушке по имени Агнешка, в чьей смерти вы все эти годы вините себя. В общем, если вы очень хотите провести свою старость в психушке, то ключик от двери в нее – у вас. Вставьте его в замок, поверните, и вас встретят там с распростертыми объятьями.
Надо признать, что я был ошарашен столь складной речью Антипа-вещуна. Видно, все у них тут было отработано до мелочей. И все же я продолжил:
– Хорошо, а как быть с леди Памелой? Она мне тоже привиделась?
– Это та, о которой написано в газете? – уточнил нахально Антип. – Она скончалась год назад на яхте в Средиземном море, и прах ее покоится в фамильной усыпальнице на одном из лондонских кладбищ.
– Кто же тогда сейчас живет в Ливорно? И кто недавно сюда на консультацию приезжал – не леди Памела?
– Вы имеете в виду такую благородную, пожилую даму, которую сопровождал господин с вечной сигарой во рту? – издевательски медленно вопросил мой гость. – Нет, это была другая дама.
– А что доктор Сингх? – не уступал я.
– Вы полагаете, доктор Сингх – идиот, жаждущий рассказать миру правду? – сказал Антип-победитель. – Он почти каждую неделю посещает кладбище и возлагает цветы. Через полгода он женится вновь на леди Памеле, которая к тому времени будет иметь несколько другую внешность и имя. Но в знак уважения к своей прежней жене он высказал пожелание, чтобы его вторая супруга слегка походила на первую. Над ее новой внешностью уже работают.
Я хотел сказать еще что-то, но понял, что иссяк, и крепко выругался – вслух и громко, чем доставил Антипу определенного рода удовольствие. Я был замурован в бочку и болтался в ней по волнам. Они знали, что меня, как дерьмо, все равно прибьет к берегу.
– Извините, конечно, за матерное слово, но оно было адресовано не вам, а самому себе, – сказал я. – Вами же, как шефом безопасности корпорации эльфов, можно только восхищаться. Ни одной мышиной норки нет вокруг вас.
– Стараемся, – довольно ощерился майор. – Вы настойку пьете?
– Нет, – признался я. – Пузырек разбился.
– Он небьющийся, – посерьезнел враз Антип. – Пойдемте, я вам дам. Доверьтесь мне, Тимофей Бенедиктович. Я всего лишь хочу, чтобы вы встретили Агнешку в боевой форме. Жизнь-то какая у вас впереди!
– Я чего-то боюсь, а чего – не знаю, – сказал я неожиданно для самого себя. – Агнешка однажды выдала, что боится меня, потому что я великолют – великан. А я боюсь не физической – какой-то д р у г о й силы.
– Да, нервишки у вас совсем того этого, – покачал головой Антип. – Соберитесь, Тимофей Бенедиктович, дорогой, соберитесь! Не для себя даже – для Агнешки. Она ведь уже в дверь стучится… Пойдемте-ка со мной за настойкой.
Вернувшись к себе и выпив этой чертовой настойки, я вдруг вспомнил, как Антип сказал про дверь, в которую уже стучится Агнешка. Я даже представил какую-то дверь и ненастье, и злой ветер, и дождь со снегом, и напрочь замерзшую Агнешку перед ней, слегка тревожившую ее своим кулачком – и себя, сидевшего перед жарко растопленным камином и мечтавшего с оглядкой о том дне, когда мы будем вместе.
И вот тогда я понял, чего боялся.
Своего неверия…
* * *
…Наконец-то мы добрались до постели, и оказалось, что там намного удобнее, чем в кресле. Агнешка скинула свою ночнушку, которую выдавала за платье, и я должен был лицезреть ее наготу непрерывно. Делать это было не так просто, как могло показаться. Бисова дочь не сидела ведь в кресле, зарывшись в бумагах, а сновала туда-сюда по номеру, принимая иной раз весьма пикантные позы (я лично был уверен, что намеренно), задевала меня, то есть, всячески возбуждала интерес и не только интерес. В какой-то момент я не выдержал, схватил ее, как собачонку, и бросил на роскошную кровать пана Гжегоша, но она начала так сучить руками и ногами, что я отступил, получив вместо одного совсем другое – несильный, но болезненный удар по своему мужскому достоинству – в прямом и переносном смыслах. Когда же я, держась за причинное место, принялся ходить по комнате, глухо при этом мыча, Агнешка тут же пристроилась сбоку и вознамерилась облегчить эти страдания весьма оригинальным образом, пытаясь заменить мои руки своими, пока я не погнал ее коленом под зад, один только вид которого усугублял и без того тяжело переносимые муки. В постели, всякий раз, как я пытался овладеть ею (и, безусловно, овладел бы, коли не прислушивался бы к ее увещеваниям), она начинала говорить поначалу на каком-то тарабарском языке, мельтеша при этом руками, и сама мелодика речи, состоявшей из совершенно невозможных сочленений неприветливых друг к другу звуков, зачаровывала меня настолько, что я отступал и, лежа на спине, слушал потом, как стучит мое сердце. Ну, потерпи, говорила она, неужели вас не учат э т о м у в КГБ? Ты большой, сильный великолют, и я буду твоей, и только твоей, но не сейчас, мне нужно привыкнуть к тебе, перестать бояться, что ты меня покалечишь, и я умру, а ты после похорон пойдешь к Лидии, которая уже давно ничего не боится – словом, несла полную околесицу, прижав свои жаркие губы к моему несчастному уху, и я слушал ее, слушал и слушал, а ее жадному шепоту не было конца…
