– А вы волнуетесь? – поинтересовался простодушно я.
– Еще как! Может быть, побольше вас, – ответил хозяин. – Такая встреча через тридцать лет… Вы хотя бы в состоянии оценить, что мы для вас сделали?
– Надеюсь, что да, – сказал я. – Вы, кажется, хотели дать мне какие-то последние наставления?
Перчатников, определенно удивленный моим скупым ответом на свой основополагающий вопрос, покивал хмуро головой и начал заметно подсевшим голосом:
– Первое: никаких тягостных воспоминаний, к числу которых относятся ее кончина, лишение девственности, многолетняя кома и прочее. Постарайтесь вообще не задавать ей никаких вопросов хотя бы в ближайшее время. Второе: не оглядывайтесь все время назад. Говорите лучше о настоящем и будущем, чем о прошлом. В прошлом же ищите радостные или смешные моменты. Третье: занимайтесь с ней больше, пардон, сексом. Это лучшее лекарство из всех возможных. Ситуация благоприятная – по известной причине Агнешка только-только начнет сейчас входить во вкус, простите мои несколько пошловатые речи.
– Да ничего, все нормально, – сказал я. – Это хорошо, что она начинает входить во вкус. Плохо, что я могу начать скоро выходить из него.
– Ну, это поправимо, – наконец-то расщедрился на улыбку Перчатников. – Вам Антип Илларионович передал пилюли? Вот одну примите, и снова на пару-тройку дней войдете во вкус. Пилюльки эти безвредные, я сам ими пользуюсь, а мой возраст почти на пятнадцать лет меньше вашего. И четвертое, главное: никаких и никогда больше рук на шее. Ни при каких обстоятельствах, ни единого раза! Очень рассчитываю на то, что это изощрение, граничащее с извращением, ей больше не понадобится. Сердце у нее неплохое, но во время полового акта она должна дышать полной грудью, как все нормальные люди. Здесь уж ответственность на вас, Тимофей Бенедиктович.
– Вы ее сегодня отпустите со мной на ночь? – спросил я на всякий случай.
– И на ночь, и наутро, и на день, и снова на ночь – она ваша. Любите ее и будьте счастливы с ней, – совсем уж патетически завершил свой ответ Перчатников, и на удивление мне это понравилось.
– Спасибо, – поблагодарил я его и, повременив, продолжил. – Тут вот еще что. Дело это, конечно, не мое, но сегодня на пляже я встретил одну даму, немку, у которой погиб год назад муж, хороший муж. Вас эта информация не интересует?
Профессор молча посмотрел на меня с едва заметной усмешкой, а потом мягко произнес:
– Надеюсь, вы не поделились с ней своим опытом, Тимофей Бенедиктович? Нам не нужна клиентура. В мире тысячи миллиардеров, готовых отдать десятки миллионов долларов за дорогих им людей, но мы пока не готовы поставить это дело на поток. Да оно никогда и не будет поставлено на поток – и мы не захотим, и нам не позволят. Ваш случай особый. Здесь и регресс существенный, и история романтическая. И еще раз прошу вас, Тимофей Бенедиктович: с завтрашнего дня забудьте обо всем, что происходило с вами в последний месяц. Не навредите ни себе, ни нам. В детали нужно вдаваться?
– Нет, – мотнул я головой. – О бумагах не волнуйтесь. Они будут подписаны, видимо, завтра же.
– Ну, тогда с Богом! – сказал профессор Перчатников, поднимаясь из кресла и протягивая мне руку.
И я, расчувствованный, пожал ему ее от души, отпустив лишь тогда, когда лицо его исказила гримаса боли, и он коротко простонал, прежде чем облегченно вздохнуть…
Глава двадцатая
Трудно в это поверить, но те сто метров, что отделяли кабинет Перчатникова от агнешкиной палаты, я преодолел без всякого волнения, будто шел к приятелю, которого выписывали из больницы после профилактических процедур. Я даже что-то насвистывал, пока профессор не сделал мне замечание, волнуясь, верно, о том, что у меня денег не будет.
Внизу нас ждал Антип-часовой и милашка-дежурная, которой я сделал какой-то сомнительный комплимент, отчего она лишь доброжелательно сморщилась.
– Значит, так, Тимофей Бенедиктович, – начал торжественно Перчатников, и Антип тотчас поднялся со стула, – вы сейчас зайдете в эту комнату, и чтобы вышли вскоре из нее с Агнешкой на руках. Задача ясна?
– Ясна, фельдмаршал! – отрапортовал я.
Отродясь у меня не было такого жизнерадостного настроения, как теперь. Будучи по натуре человеком сдержанным, я всегда стремился к ровному, бесстрастному, в библейском смысле равнодушному отношению ко всему сущему, и даже выработал в себе стойкое неприятие всякого рода радостных чувствований, но здесь меня словно подменили – я ликовал в душе своей!
Антип церемониально открыл передо мной дверь, и я вошел в райские кущи. Ангел мой стоял у окна, обхватив себя руками (я сразу же вспомнил эту ее излюбленную позу, которой она обычно выражала неудовольствие), и привычно склонив набок голову, смотрела на меня. Одета она была в голубое поплиновое платье и в черные кожаные сандалии – я был в свое время представлен и платью, и обувке. Но вот ее правая рука медленно поползла вверх и знакомо припечатала рот. Я хотел сказать: «Здравствуй, Аги!», но голос мой вместе с рассудком покинули меня. Зато я видел и слышал! Видел, как эта несносная девчонка, стоявшая у окна, отнимает руку ото рта и слышал ее чуть хрипловатый (но ее!) голос: «Тим, почему они сказали, что ты подурнел? Ты даже и не очень постарел». – «Это ты просто так говоришь, – вдруг услышал я свой голос. – Ты же вежливая девочка, поэтому щадишь меня». – «Нет, Тим, это я постарела и подурнела да еще в этой одежде. Не смотри на меня». – «Я там купил тебе кое-что по мелочи: бельишко, платьишки, еще какие-то смешные сандалии – как у этих, помнишь, римлянок с не очень хорошим поведением. Может, пойдем ко мне, примеришь?» Она улыбнулась, покачивая головой, и сказала: «Какой ты м и л ы й, Тим! Иди ко мне, мой с т а р и ч о к, иди ко мне, мой Тим!» Я двинулся к ней, как робот, получивший команду, и, подойдя, сказал: «Здравствуй, Аги! С возвращением, любимая». Она тотчас запрыгнула на меня, и, подобно маленькой обезьянке, обхватила руками шею, а ногами туловище и, уткнувшись лицом в мой кадык, зарыдала громко и протяжно. Мне было трудно дышать, но я не переменил позу, поддерживая ее тельце дрожавшими руками. Тихие слезы текли из моих глаз и капали ей на шелковистые волосы, которые я ласкал губами, что-то еще при этом шепча…
Выход наш был триумфальным. Как и было велено, я вынес Агнешку на руках под аплодисменты встречавших, которые к тому же раздобыли где-то цветы и шампанское. Я хотел даже пошутить по этому поводу, мол, как новорожденную в роддоме встречаете, но вовремя сообразил, что, по сути, так оно и было. Профессор Перчатников сказал пламенную речь, Антип стрельнул в потолок пробкой от шампанского, а симпатичная медсестричка зашмыгала носом и полезла в карман белоснежного халата за платком.
Мы выпили по глотку и с овациями отправились домой. На лестнице между первым и вторым этажами Агнешка, дотоле молча, с закрытыми глазами, прижавшаяся к моей груди, вдруг распахнула свои прекрасные очи и спросила, часто моргая:
– Тим, у тебя есть х о р о ш е е зеркало?
