– Хорошо, убедила, – сказал я спокойно. – Что дальше?
– Не знаю, – пожала она плечами, тоже, как ни странно, успокоившись хотя бы внешне.
– А я знаю! Мы поедем в Москву, как только будут готовы твои документы, найдем этот памятник и, может быть, тогда ты перестанешь…
– Ты уверен, что этот памятник фотографировали в Москве? – перебила она меня и выразительно посмотрела мне в глаза.
Взгляда своего от нее я не отвел, но почувствовал легкую панику. Она проявилась в желании побыстрее завершить разговор, потому что в следующем вопросе она могла вспомнить о Варшаве. И хотя ровным счетом ничто на снимке не обнаруживало, в какой стране или городе стоял такой памятник, я занервничал.
– Так что же ты молчишь, Тим? – спросила Аги, и я распознал на ее лице слабую усмешку.
– Да вот думаю, вдруг я ошибся, и снимок этот сделан не в Москве, а, скажем, в Амстердаме? Я много там снимал весной…
– Главное, чтобы не в Варшаве, Тим, – сказала она просто усталым голосом. – Главное, чтобы не в Варшаве…
От необходимости ответить ей сразу спас меня телефонный звонок. Я увидел, как она снова вздрогнула, и взял трубку. Звонил мой финансовый советник, который сообщил, что час назад отправил деньги на мою карточку. Парень он был деловой, по телефону говорил не больше минуты, а мне нужно было затянуть беседу. Я изобразил из себя придурка, страдавшего без ежедневных новостей из родного города, и принялся расспрашивать обо всем подряд: не выгнали ли еще губернатора, не посадили ли мэра, не выиграл ли наконец «Волгарь», не пострадал ли от наплыва зрителей из Европы скандально знаменитый оперный театр, и стоит ли он еще там, где его наспех поставили недавно… Так как все ответы укладывались в основном в два слова: «нет» и «да», то выгадал я на этом блиц-интервью немного – минуты две, но и того мне хватило, чтобы собраться с мыслями и не поддаться настоящей панике.
– Деньги пришли, – сказал я подчеркнуто бодро и потрепал ее по волосам. – Завтра начнем по частям покупать квартиру. Да, ты о чем-то спрашивала меня перед телефонным звонком? A-а, о Варшаве. К сожалению, в Варшаве я никогда не был, хотя когда-нибудь мы с тобой обязательно туда поедем. У тебя, радость моя, усталый вид. Могу предложить тебе два вида отдыха: сон и поход по магазинам.
И, не дожидаясь ответа, начал собираться на выход.
Агнешка так ничего и не сказала. Какое-то время она молча наблюдала за мной, и мне даже казалось, что она хочет возобновить разговор, но потом со вздохом поднялась и пошла в ванную.
Шопинг был никудышний. Она что-то мерила с отсутствующим видом для того только, чтобы ублажить меня, даже участвовала порой в обсуждении достоинств и недостатков иной мануфактуры, но ничего не приглядела. И лишь под конец опять же в ювелирном магазине милостливо разрешила купить ей гарнитур из янтаря: бусы, браслет, серьги и кольцо, который изумительно шел ей.
По бульвару Варненчика мы дошли до башен. Варна выглядела спокойной и даже умиротворенной. Я уже начал строже смотреть на нее – с учетом перспективы бросить здесь якорь, но мне она нравилась с любого взгляда.
Уже перед отъездом домой я вспомнил про денежный перевод. Мы отыскали терминал, и автомат выдал максимально допустимую за день сумму – десять тысяч евро. Пересчитывая их в сквере у «Varna Mall», я заметил, как оживилась Агнешка… Накупив выпивки, еды и всяких сладушек, мы на такси отправились к себе, где довольно быстро и целенаправленно напились.
Началось все с того, что пока я накрывал на стол, Аги ушла в ванную и вышла оттуда голой, но в янтарном гарнитуре, сразу предупредив меня, что это означает совсем не то, о чем я мог подумать – просто ей захотелось оценить мой подарок, так сказать, perse, в чистом виде, не отягащенном одеждой и прочими причиндалами. Я, как цивилизованный мужчина, уже видевший как-то раз в кино голую женщину, сказал, мол, конечно, конечно, о чем речь, и налил нам граммов по сто бренди, предложив выпить за обновку, а то, мол, носиться не будет. Позднее, правда, мне пришлось объяснять Агнешке, что такое «не будет носиться», однако, это случилось после того, как мы выпили. Потом я предложил ей «обмыть» гарнитур, и мы обмыли, а когда Аги попросила расшифровать то, что мы сейчас сделали, и я расшифровал, она расхохоталась, назвала меня коварным и даже сделала вялую попытку пойти одеться, но я столь страстно замахал руками и закричал «perse так perse!», что она вновь плюхнулась в кресло.
С каждым новым пригублением я с удовлетворением отмечал, как улучшалось мое зрение. Я даже видел насекомых, заживо погребенных в застывшей смоле! Когда Агнешка дослушала мой рассказ о несчастных, она захныкала, и пришлось отдельным тостом поминать всех этих раззяв.
Я смотрел на Аги и диву давался, как быстро я свыкся с ней: с ее присутствием, с ее телом, с ее поцелуями… Будто и не было никогда ничего и н о г о – страшного, безнадежного, мучительного. Вдруг из небытия выплыла Лидия, обремененная одной лишь ниткой жемчуга, и села рядом с Агнешкой. Какие они были разные! Роднила их лишь нагота. Атак… Лидия была жарче, Агнешка – острее, Лидия предала меня, Агнешка осталась мне верна.
Я хотел пересесть поближе к ней, но она напомнила заплетавшимся уже языком о изначальном договоре только беседовать, пока не свалимся. Откровенно говоря, мне такой договор не припоминался, но я прислушался к ее словам.
– Стоп! – сказал я, уязвленный все же недоверием ко мне. – Нужно срочно сделать карандашные наброски этого гарнитура.
И неверной походкой (к тому времени мы уже усидели полторы бутылки «Плиски») пошел за бумагой и карандашами, а в след услышал агнешкины слова:
– Только гарнитура? Без м е н я? Тогда я сниму его и положу на стол.
– Нет! – закричал я, возвращаясь с необходимым. – Вместо тебя на картине будет сидеть большое и уродливое насекомое, которое я украшу этим гарнитуром. В самом крупном янтаре застынет прекрасная нагая женщина, похожая на тебя, а я буду сидеть напротив чудища в строгом темном костюме, с «бабочкой» в мелкий горошек и набриолиненными волосами. Ты знаешь, что такое бриолин?
– Нет, – ответила едва слышно притихшая враз Агнешка и поежилась.
– Это жировой состав, которым мы, подростки, смазывали волосы, чтобы они блестели, – пояснил я. – Очень важно, чтобы волосы на картине блестели на фоне серого, убогого существа.
– Тим, ты правда хочешь написать т а к у ю картину? – совсем уж напуганным голосом спросила Аги и, взяв с тахты простыню, накинула ее себе на плечи.
– И напишу! – с вызовом ответил я. – Убери эту накидку, я не вижу ни бус, ни браслета. Тебя я помешу по центру бус. Хотя пока сиди так. Я сыграю тебе новую свою пьесу «Обнаженная в янтаре».
Я кое-как перешел к инструменту, зацепившись по дороге за стул, размял кисти, раз пять отжался от пола и начал играть. Черт возьми, играл-то я неплохо! Это был двенадцатитактовый блюз, который я не слышал ни у кого ранее, даже у самого себя, потому что сочинял его на ходу, и когда протренькал коду, осторожно прикрыл клавиатуру крышкой.
