Галина приняла известие почти спокойно; когда она, полуживая, валялась дома с нарывами и отравленным ребенком на руках, этот, с позволения сказать, родитель навестил ее, но, едва взглянув на первого внука, тут же поспешил ретироваться, а ведь прекрасно видел, что они оба на грани гибели. Нет, если Галина по доброте души еще могла простить отцу, что тот откровенно бросил ее во время блокады, прощать гибель сына она ему не собиралась. Оттого и не печалилась, когда известие пришло. Оставалось только надеяться, что, имея отца – «врага народа», она не лишится работы. Короче, «любимый» папочка мог навредить, даже находясь в местах не столь отдаленных.
В 1946 году А. А. Жданов обрушился с критикой против Зощенко и Ахматовой. И если Зощенко он сравнивал с мещанином-пошляком, видящим в советском человеке только плохое и не замечающим его трудового и гражданского подвига, Ахматову Жданов громил с таким остервенением, словно она была не великой русской поэтессой, а его личным, причем кровным врагом: тематика Ахматовой насквозь индивидуалистическая. До убожества ограничен диапазон ее поэзии, – поэзии взбесившейся барыньки, мечущейся между будуаром и молельной. Основное у нее – это любовно-эротические мотивы, переплетенные с мотивами грусти, тоски, смерти, мистики, обреченности. Чувство обреченности, … мрачные тона предсмертной безнадежности, мистические переживания пополам с эротикой – таков духовный мир Ахматовой.
Открытое выступление такого высокопоставленного чиновника означало только одно: вот-вот начнется травля.
«Перехожу к вопросу о литературном «творчестве» Анны Ахматовой. Ее произведения за последнее время появляются в ленинградских журналах в порядке «расширенного воспроизводства». Это так же удивительно и противоестественно, как если бы кто-либо сейчас стал переиздавать произведения Мережковского, Вячеслава Иванова, Михаила Кузьмина, Андрея Белого, Зинаиды Гиппиус, Федора Сологуба, Зиновьевой-Аннибал и т. д. и т. п., т. е. всех тех, кого наша передовая общественность и литература всегда считали представителями реакционного мракобесия и ренегатства в политике и искусстве», – заливался Жданов. Имя Мережковского – удивительно, что он его вообще упомянул, после того, как в 1932 году Дмитрий Сергеевич с женой отправились в Италию по личному приглашению Муссолини и прожили там целых три года. После того, как он получил грант от того же Муссолини на книгу о Данте. После того, как поддержал Гитлера, которого писатель «считал удачным «орудием» в борьбе против «царства Антихриста», каковым считал большевизм». Наконец пропагандистское ведомство Муссолини, желая поднять боевой дух своих войск, направленных на Восточный фронт, изготовило пропагандистский текст, вырезав из работы Мережковского «Тайна русской революции» (о «Бесах» Ф. М. Достоевского) все касавшееся романа Достоевского и добавив «актуальные пассажи о священной миссии Германии»… Под заголовком «Большевики, Европа и Россия. – Большевизм и человечество» этот текст увидел свет в 1942 году
[48]. После всего этого было понятно, что никакого писателя Мережковского в Советском Союзе знать не хотят.
Галине было жаль Ахматову, стихи которой она очень любила, но особенно задуматься о происходящем не находилось времени и элементарной информированности. Опять последовала волна арестов. Для восстановления страны требовалась дармовая рабочая сила, а как ее получить, если не привычным способом?
Нападкам подверглись композиторы Шостакович и Прокофьев, их обвиняли в формализме. Сталин вообще разработал безошибочный метод воздействия на такие высококвалифицированные кадры, к которым принадлежали люди искусства: сначала до смерти напугать, опустить, заставить покаяться, после чего отечески простить и поднять на небывалую высоту. «Именно так поступили с Дмитрием Шостаковичем. В какой-то мере с Борисом Асафьевым
[49], которого в 1936 году обвиняли в двурушничестве («преклоняется перед немецкими экспрессионистами Шенбергом
[50] и Бергом
[51], а сам пишет доступную музыку!»), но уже в 1948-м именно его назначают председателем Союза композиторов. Теоретически финал мог быть другим – смерть в лагере или расстрел, как это произошло с Мейерхольдом. Однако то ли из-за любви Сталина к музыке, то ли в силу его понимания, что музыкальное искусство – уникальное явление, где гении встречаются редко, композиторы почти не подвергались серьезным репрессиям
[52]».
В 1934 году в газете «Правда» выходит наделавшая много шума статья «Сумбур вместо музыки!» об опере Д. Д. Шостаковича «Леди Макбет Мценского уезда». В статье опера Шостаковича подвергалась резкой критике за «антинародный», «формалистический» характер. Статья была анонимной. В разное время она приписывалась творчеству то самого Сталина, то П. М. Керженцева
[53], то Б. Резникова. По архивным данным, в конце концов удалось установить, что настоящим ее автором был Д. Заславский
[54].
После того, как распустился слух, будто статью написал сам Сталин, стало считаться хорошим тоном пинать Шостаковича. Одновременно с этим Дмитрий Дмитриевич нажил себе врага в лице Ивана Ивановича Дзержинского
[55], который написал оперу «Тихий Дон» по одноименному роману Михаила Шолохова. Шостакович в своей статье, опубликованной 4 января в газете «Вечерняя Москва», назвал оперу слабой. Собственно, поступил по совести, и надо же такому случиться, чтобы ту же оперу посмотрел Сталин и остался ею доволен. Получилось, что тихий и никогда не стремящийся лезть на рожон Шостакович посмел охаять то, что поддержал отец народов!
