Сталин всегда сидел в ложе «А»: «…если стоять в зале лицом к сцене, слева, над оркестром, скрытый от глаз публики занавеской, и только по количеству охранников в штатском да по волнению и испуганным глазам артистов можно было догадаться, что в ложе Сам. И до сегодняшнего дня – когда глава правительства присутствует на спектакле, подъезд публики к театру на машинах запрещен. Сотни сотрудников КГБ окружают театр, артистов проверяют несколько раз: первая проверка, в дверях входа, – это не наша охрана, а КГБ, надо предъявить спецпропуск и паспорт. Потом, когда я загримировалась и иду на сцену, я снова должна показать пропуск (если в зале особо важные персоны). Конечно, во всех кулисах на сцене полно здоровенных мужиков в штатском. Бывают затруднения чисто технические – куда девать пропуск, особенно артистам балета? Они же почти голые! Хоть к ноге привязывай, как номерок в общей бане».
Любимые актеры Сталина в Большом театре – Максим Михайлов
[86], бас, Наталия Шпиллер, сопрано, и Вера Давыдова, меццо-сопрано.
Большой театр – это вершина, но, даже когда ты обосновался на ней, есть тропа, ведущая еще выше, на заоблачный Олимп – на банкеты и дачи к правящим этим миром небожителям. Самые известные актеры кино и театров пели на банкетов под звон бокалов и чавканье, рассказывали анекдоты, плясали для увеселения публики, а бывший протодьякон, артист Большого театра Михаилов пел громовым голосом «Многая лета».
Все это выглядит малоприятно, но, с другой стороны, на этих банкетах актеры имели возможность поговорить с руководителями страны однозначно, выпросить себе или близким какую-нибудь помощь, добиться того, чтобы тот, от кого зависят судьбы, выслушал и принял справедливое решение. Не все клянчили для себя шубы и дармовые квартиры с видом на Кремль, среди советских актеров были и такие, кто помогал своим друзьям раньше времени выбраться с каторги из тюрьмы или ссылки. А значит, не все плохо было в этих вакханалиях. Во всяком случае, в печально знаменитом 37-ом году никто из ведущих артистов Большого не попал под волну репрессий. А это уже немало!
В 1953 году в один день умерли великий вождь Сталин и великий композитор Прокофьев. В Колонном зале Дома союзов, где стоял гроб с телом Сталина собрали всех сопрано Большого театра, они исполняли «Грезы» Шумана. «Пели мы без слов, с закрытыми ртами – «мычали». После репетиции всех повели в Колонный зал, а меня не взяли – отдел кадров отсеял: новенькая, только полгода в театре. Видно, доверия мне не было. И мычать пошло проверенное стадо».
Вишневская осталась в полупустом театре, горевать о Сергее Прокофьеве, с которым была знакома. К слову, выяснить, где именно будет выставлен гроб композитора для прощания, было делом весьма и весьма нелегким. Средства массовой информации не сообщили о его кончине.
Все улицы перекрыты, транспорт скорбно стоит. Цветов в магазинах нет, все до последнего бутончика срезаны для вождя и учителя. Газеты не принимают некролог, о какой другой смерти можно говорить? Вождь умер! Достать машину, на которой можно будет перевезти гроб, невозможно. Пришлось нести на руках от квартиры до Дома композиторов. На гражданскую панихиду к Сергею Прокофьеву пришли всего несколько человек, причем из тех, кто жил неподалеку и мог добраться пешком, обходя заграждения.
Сергей Сергеевич Прокофьев (1891–1953) – русский и советский композитор, пианист, дирижер, литератор. Народный артист РСФСР (1947). Лауреат Ленинской премии (1957) и шести Сталинских премий (1943, 1946 – трижды, 1947, 1952)
Горюя о Прокофьеве, Вишневская и представить себе не могла, что уже очень скоро судьба сведет ее с другим гениальным композитором – Дмитрием Дмитриевичем Шостаковичем, который через несколько месяцев после смерти Сталина будет зачислен в штат Большого театра консультантом по музыкальным вопросам.
Меж тем время шло, и Марк сумел кое-как обменять комнату в Ленинграде на комнату в Москве. Об этой, с позволения сказать, комнате стоит рассказать особо. После войны жить было негде, так что коммунальным бытом, как говорится, никого не удивишь. В квартире, куда заехали Марк и Галина, было два выхода – парадный и черный. Черный выход вел, соответственно, на черную лестницу, по которой до войны ходила прислуга. Комната Марка и Гали была создана следующим образом – взяли лестничную площадку, которая начиналась от черной двери и вела на лестницу, и отгородили ее со всех сторон фанерой. Выход на черную лестницу тоже закрыли. Получилась выгородка. Для того, чтобы солистке Большого театра попасть к себе в комнату, ей нужно было пройти через всю квартиру и кухню. Разумеется, все кухонные запахи с утра до вечера наполняли собой их более чем скромное жилище. Всего в квартире 35 человек, 7 комнат плюс их с мужем дополнительная, на все про все один туалет и ванная. При этом в ванной разрешалось только стирать белье, мыться ходили в баню. Белье же развешивали на кухне.
В свою комнату они как-то втиснули кровать, стол, шкаф и взятое напрокат пианино, прошло немного времени, и там же пришлось устраивать домработницу. Зачем в таких условиях прислуга? А хотя бы для того, чтобы готовила и по магазинам ходила, Галине нужно было работать над своими партиями: Леонорой в «Фиделио», Татьяной в «Онегине», Купавой в «Снегурочке»… с раннего утра до поздней ночи в театре. Откуда время взять еще и в очередях стоять, не говорю уже о толкотне на общей кухне?
Однажды прошел слух, будто в театре появились несколько квартир, которые профсоюз должен был распределить между сотрудниками. Вишневская в жизни ни о чем не просила, а тут собралась с силами и пошла. К тому времени она была уже ведущей солисткой Большого театра. Пела сложнейшие партии, удостаивалась чести выступать на банкетах партийной элиты. А тут днем и ночью кто-то ходит за стенкой, гремит кастрюлями, жарит, парит, варит, спускает воду в уборной… с утра очередь в туалет… ужас.
«Да как вам не стыдно клянчить у театра квартиру! – набросились на нее работники профкома. – У вас хотя бы крыша над головой есть, живете в трех минутах ходьбы от театра, а наши уборщицы…» Конечно, в стране, где провозглашена уравниловка, любой труд в почете, но это же надо было сравнить ведущую оперную приму с уборщицей. Больше Вишневская ничего и ни у кого не просила.
Четыре года прожила она в таких условиях, но была вполне счастлива. В театре новую приму, разумеется, возненавидели, а как иначе: молодая, красивая, амбициозная, ничему никогда не училась. Такое сочетание качеств для сцены не новость, только обычно такие дамы все сплошь чьи-то любовницы-наложницы. Вишневская же полагалась исключительно на свой талант и трудолюбие.
Говорили, да и теперь ходят слухи, будто бы прима Большого театра сотрудничала с органами, на что Галина Павловна честно отвечает, что ее вербовали, и даже давали пробное задание, и отвязались только после того как сам Н. А. Булганин
[87] потребовал, чтобы от нее отстали. Вот как описывает сцену вербовки сама Вишневская: «Я уже сообразила, что меня будут вербовать в сотрудники КГБ. В высоконравственном коммунистическом обществе Страны Советов через вербовку проходят все солисты Большого театра – как раньше, так и теперь. Не из-за заграничных поездок – за границу в те годы никто не ездил (опера выехала впервые в 1964 году – в Милан), – а просто следить должны все друг за другом и быть на крючке у КГБ. Я знала, что мне скоро придется пройти через «чистилище»: вербуют именно в первые годы после поступления в театр, пока артист не получил еще высоких званий, не завел важных связей и знакомств, пока его легко можно запугивать и шантажировать.
