– Эшники, что ли? – развеселился полковник. Повернулся к брюнету, который уже тоже спустился, сказал ему: – Пойдем обедать, тут эшники с нами пообедать хотят.
И так и ушли с площади вчетвером, никому больше до них не было дела.
23
– А ты ему зачем звонил? – перебил брюнета полковник.
– Ну так положено, этика такая, – брюнет поморщился. – Если ты приезжаешь в регион, надо позвонить губернатору, сказать, так и так, вот я к тебе приехал, ничего нехорошего не замышляю, не волнуйся.
– У кого так принято? У меня не принято, – не успокаивался полковник. – Я же ему не звонил.
– Так ты и депутатом не был. А мы с ним оба депутаты были, понимаешь? Если бы я был губернатором, он бы наоборот, мне позвонил.
– Да ты и не будешь губернатором никогда! – полковник уже злился.
– Губернатором не буду, – соглашался брюнет, – возраст уже не тот. В моем возрасте только в президенты.
Брюнет еще не знал, что пройдет пять лет, и его совсем как Соломона застрелит на мосту около Кремля старший лейтенант чеченского МВД, и такой же митинг, как сегодня, случится и в Москве, и все тоже будут говорить, что это красная черта и точка невозврата, но, что бы они ни говорили, после этого убийства тоже ничего не изменится; может быть, вообще никогда ничего не изменится.
Шиша и Химич скучали. Хотели пообщаться с полковником, а оказались на спектакле с участием двух усталых поп-звезд второго эшелона – звезды красовались друг перед другом, во вторую очередь перед зрителями, пили оба немного, говорили о скучном, даже когда хотели об интересном.
– Ты мне скажи – стрелял в него? – спрашивал у полковника брюнет.
– Присяжные решили, что не стрелял, – полковник умел быть дипломатом.
– Тогда ты скажи, в твоей России будут суды присяжных?
– Оставлю один из уважения, – обещал полковник-дипломат.
– А меня оставишь? – спрашивал брюнет.
– А это уж как присяжные решат, – и дружный хохот.
На Шишу и Химича гости внимания не обращали – пусть скажут спасибо, что сидят с ними за одним столом, когда такое счастье еще выпадет.
Брюнету надо было в Москву последним рейсом, и его сажали в такси, полковник лез обниматься. Такси уехало, и полковник не выдержал:
– Парни, при нем не хотел, а теперь скажите – ментов-то кто режет? Известно что-нибудь?
– Я думаю, эфэсбэ, – мрачно ответил Шиша. – Кто их еще может резать, кроме эфэсбэ?
Проводили полковника до гостиницы, заходить не стали, и слава Богу – на ресепшне его уже ждал настоящий эшник, то есть опер из центра «Э» (экстремизм), который, извинившись за позднее вторжение и заверив в огромном уважении, задержал полковника по уголовному делу о призывах к насилию по статье 282 УК РФ – речь на митинге послушали в Москве и решили сажать; утром полковника этапируют в Москву.
24
А Шиша и Химич, взяв бутылку какого-то виски, сидели у костра, то есть это глядя со стороны в темноте можно было подумать, что они сидят у костра, а вообще-то это тоже была натуральная статья 282, потому что костер был вечным огнем, а площадка, посреди которой он горел – это был мемориал, так называемое «тыща двести», потому что по периметру площадки под гранитными плитами похоронены (видимо, примерно) 1200 солдат, погибших при штурме города в сорок пятом году. Городская святыня, Шишу и Химича здесь двадцать лет назад принимали в пионеры, да и у обоих в детстве была традиция ходить сюда с родителями и их родителями девятого мая, но это было давно, с тех пор много всего прошло, и новая мода праздновать день победы прошла мимо обоих, и оба уже черт знает сколько лет тут не были, а теперь решили выпить, а лучшего места было не найти. Вроде и центр города, но место достаточно глухое, жилых домов нет, по одну сторону дороги – полуживой научный институт, по другую – заросший парк и за ним железная дорога, а тут вечный огонь, и как будто действительно у костра сидишь, и виски в пластмассовых стаканчиках.
– А ты ведь хотел ему сознаться? – спрашивал Шиша. Химич молчал.
– Да все нормально, я сам чуть не проболтался, а потом подумал – ну какого черта, они же убогие все, оппозиция, не оппозиция. Гринберг покойный такой же был – что-то говорит, а глазки бегают, мутный, смешной. Настоящая оппозиция – это прежде всего мы, понимаешь?
– Нет, не понимаю, – Химич пьянел, ему это не нравилось. – А те черти из Гусева – это мы или не мы? А генерала вон грохнули – даже про него мне иногда кажется, что это мы, но я же понимаю, что это не мы.
– А что ты понимаешь? Мы придумали крутую штуку, она уже работает без нас. Эти из Москвы – думаешь, они о таком не мечтают? Мечтают, но ссут. Полковник же нас поэтому и спрашивал – это конкуренция, как у нас в порту. Ты придумал разгружать контейнер как-нибудь по-новому, конкурент к тебе придет и скажет – эй, ты чего творишь, давай по-старому, а то так неизвестно до чего дойти можно. Вот уверен я, что он про нас спрашивал, чтобы самому нас сдать – мы для него еще опаснее, чем любая ФСБ, он говорит, а мы делаем.
– Но не мы же уже делаем.
– А неважно, неважно. Придумали мы, значит, делаем мы, это наше.
– Хорошо, а зачем? Это же даже уже не месть, я давно не хочу никому мстить.
– Значит, не месть. Понимаешь, если чему-то нет названия, это ведь не значит, что этого нет. Есть, просто названия не придумали. Мы же не гуманитарии, в конце концов.
– То есть надо позвать гуманитария, чтобы он нам объяснил, что мы сделали?
– Хочешь, зови, конечно, но где ты его будешь искать? Были бы мы музыканты, нам был бы нужен продюсер, а так – кто нам вообще нужен?
– Священник, может быть? Я иногда думаю, что было бы здорово поговорить об этом со священником.
– Священника я знаю, – Шиша засмеялся, – он у нас норвежскую рыбу грузит. Не сам, ООО-шка а него, но хороший мужик, нормальный. Познакомить? Может, и по рыбе договоритесь, тебе же надо как-то зарабатывать.
– Да по какой рыбе, при чем тут рыба вообще. Мы с тобой людей убивали, тебя это не расстраивает, спишь нормально?
– Мы убивали ментов. Вот ты опять начинаешь – людей, людей. Договорились же – люди это мы, а не они.
– А ты уверен, что так бывает, чтобы кто-то не был человеком, потому что мы с тобой так решили? У нас вообще есть такое право?
– Какой-то совсем дурацкий вопрос. Если права нет, то как же мы им с тобой воспользовались? А мы же им воспользовались, и нам ничего за это не было.
Налили еще, замолчали. Химич смотрел на огонь и думал – ну хорошо, вот завтра он проснется президентом, мало ли как бывает, должен же кто-то быть президентом, пусть будет он, Химич. Надо как-то решать милицейский вопрос – сколько их в России, миллион, два, три? Целый город, причем немаленький. Что с этим городом сделать? Смертной казни в стране нет, и хорошо, что нет (посмотрел на Шишу – вдруг что-нибудь скажет про смертную казнь? Но Шиша молчал, тоже что-то думал), но есть уголовный кодекс. Допустим, честных милиционеров не существует вообще, кто-то убивает, кто-то ворует, кто-то деньги вымогает, кто-то сам дает взятки – для каждого есть уголовная статья. Надо, наверное, всех судить, то есть вот берешь этот миллион, или два, или три, тащишь в суд, и миллион процессов, миллион приговоров, миллион мест в тюрьмах – массовые репрессии как они есть, сталинизм какой-то, не получится, только хуже будет. А что еще можно сделать? Ну допустим, амнистия всем. Все преступления, совершенные до какого-то числа, прощаются. Ну ладно, не все, а только те, которые не против личности – воровство, коррупция, превышение полномочий. Амнистия в обмен на – на что? Химич вспомнил, как когда-то ездил с друзьями по монастырям Вологодской области, мертвые деревни на пути, выбитые или заколоченные окна, борщевик вдоль дорог. Вспомнил того Романовского-отца, задушенного стальным тросиком. Нестарый же был мужик, крепкий, и чего бы ему вместо этой дурацкой стоянки не жить в большом деревянном доме, растить картошку какую-нибудь, сдавать ее оптовикам, или бычков каких-нибудь выращивать. Эти мужики в милицейских погонах – они ведь не сами эту жизнь устроили, просто вот есть такая в обществе возможность для мужчины – надеть погоны и ничего не делать, и жить преуспевая. Не было бы этой возможности, не было бы и миллиона ненаказанных преступников. И значит, когда Химич проснется президентом, он их всех амнистирует – каждого в обмен на расписку, что амнистируемый обязуется взять кредит в сельскохозяйственном банке и уехать в деревню заниматься крестьянским бизнесом. Миллион преступников легко превратить в миллион крестьян, отличная идея.
