Потом снова война, и снова неудачные штурмы, цинковые гробы, подтягивание резервов. Тогда менты захватывают уже театр в самом центре Москвы – там давали мюзикл про двух капитанов, популярное было зрелище, полный зал зрителей. Три дня весь мир следит за осадой театра, все ждут штурма. На третье утро российские спецслужбы пускают в здание газ, погибают все менты и многие зрители, по телевизору показывают – зал, красные кресла, и в креслах мертвые женщины в милицейской форме, обвешанные взрывчаткой. Через год – такая же история в одной провинциальной школе, менты и заложники, и страшный штурм со стрельбой из танков, огромное детское кладбище рядом со школой, все, никто не хочет войны.
Русское правительство договаривается с ментами, подкупает их – теперь вы нам не враги, теперь мы вместе, будем жить одной страной. Ну и все, менты теперь в российской форме, к ментам государственные деньги текут рекой, менты по Москве ходят победителями, стреляют – когда в воздух, если от радости, когда в упор, если возмущены. Детей ментов без экзаменов принимают в институты. Дети ментов носят красные мокасины и спортивную форму наподобие олимпийской с надписью «Россия» – мол, мы, менты, теперь и есть Россия, и кто против нас, тот против России. Съезд ментов на стадионе, все с оружием, все кричат – «Россия! Милиция! Милиция! Россия!», а Россия смотрит и боится, и как с этим быть – а черт его знает.
Кто-то пришел однажды к тому театру, который когда-то захватывали менты – забытое место, никто уже не вспомнит ни даты, ни количества погибших, как и не было ничего, потому что если было, если об этом вспоминать, то менты будут обижаться, а этого никто не хочет. Ну и театр – те же красные кресла, те же номерки в гардеробе, все такое же, и это по-прежнему театр, и каждый вечер на сцену выходят люди в ментовской форме, танцуют ментовские танцы, веселятся, радуются. Это называется мир. Нет ничего дороже мира.
39
Помазкин умный, он сразу догадался, что с этим мачете и этой кровью в его жизни может сейчас начаться такой период, что возможности поспать по-человечески у него может больше и не оказаться, а раз так, то, если ты в постели, не спеши вставать, спи, спи, высыпайся, и если лежишь, не вставай – сами придут и сами поднимут.
Он заснул, и когда в дверь зазвонили, за окном уже было темно, наступил новый вечер, и Помазкин в трусах заспешил к двери – чувствовал себя уже получше, и даже было интересно от кого-нибудь услышать, что он вчера натворил.
На пороге стояло сразу человек пять, знакомые и незнакомые вперемешку, и про незнакомых он сразу понял, что они из областного управления. Кто-то из знакомых сказал «С прошедшим», и Помазкин посторонился, пропуская гостей и пытаясь вспомнить, есть ли среди них те, с кем он вчера пил в «Господах офицерах».
Есть, конечно. И мачете они видели, и показания уже дали, и черно-белая видеозапись с камер наблюдения в дежурной части уже была покадрово распечатана на цветном принтере и приобщена к делу, и лицо Помазкина, в том числе и оскаленное в момент удара по шее Гаврилова, опознавалось вполне однозначно. Помазкина задержали. Позвали понятых, и в квартире начался обыск. Он сидел на кухонной табуретке, держался руками за голову, и каждый, кто о него спотыкался, находил своим долгом пошутить про «после вчерашнего». Было неприятно.
Он понемногу вспоминал прошлую ночь. За Оксаной приехало такси, она просила не садиться с ней в машину, он обижался и говорил, что все равно приедет к ней домой, хотя адреса она ему не давала, но она захлопнула перед ним дверь и уехала, а он подумал, что пробить ее адрес проще всего будет у себя в отделении, и он пошел в отделение, и дверь дежурной части ему открыл сам Гаврилов, и они даже вместе искали в компьютере адрес по слову «Оксана», потому что фамилии ее Помазкин не знал, а потом Гаврилов сел на свое место, и Помазкин подумал, что он бы, наверное, смешно смотрелся без головы. Эй, Гаврилов! – А? – На! – Ну и все, и лежит голова на полу, а смешной Гаврилов без нее или нет, Помазкин не понял, потому что подумал, что, наверное, уже засиделся у товарища в гостях, и пора и честь знать, и пошел домой пешком, размахивая своим дурацким мачете.
40
Башлачев, конечно, хотел его сам допросить, но не получилось, потому что позвонили из Москвы – министр! Злой. Сразу начал с того, что не справляетесь. Отставка? Ну нет, какая отставка, отставка это слишком просто. Приедет следственная группа из Москвы, во всем разберется и самого Башлачева оценит.
– Из министерства группа? – обреченно спросил Башлачев. Это же он сам всегда был такой группой, Башлачев, убийца губернаторов, а теперь вон едет убийца Башлачева.
– Не из министерства, – министр вдруг перестал быть злым и грозным, как будто сам боится. – Просто группа. Встретитесь, разберетесь. И еще я вас попрошу мне об их работе докладывать, ладно? Мне важно.
Тут уж Башлачев вообще перестал все понимать, и уже стало не до Помазкина, просто забыл о нем. Оделся, пошел домой спать, утром встречать московскую группу, черт бы ее побрал.
И утром все встретились в аэропорту – он, Сорока и губернатор, все злые, все невыспавшиеся, и никто ничего толком не знает, просто – чартер из Москвы, а кто в чартере, что за чартер, черт его знает.
Прилетел маленький «Гольфстрим», долго выруливал к стоянке, и трое встречающих, выстроившись на поле, какие бы злые ни были, посмеивались, ничего друг другу не говоря, потому что хоть что вспомни – хоть три тополя на Плющихе, хоть трех богатырей, хоть трех идиотов из фильмов Гайдая, по всему выходила очень смешная композиция, тем более смешная, что никто не знал, кого они встречают – вот сейчас откроется дверь, и из самолета выйдет Путин, то-то будет весело.
Дверь открылась, и лица троих встречающих одинаково вытянулись – не Путин, конечно, но и не безымянный следователь, почти знаменитость, если считать знаменитостями героев газетных статей об аппаратных тайнах Кремля. Иванов, или, как по-чеховски называли его политические инсайдеры, Иванов-седьмой, потому что в Кремле было много Ивановых. Он, хоть и не играл первых ролей, с самого начала считался крайне влиятельным деятелем, о нем вспоминали всегда, когда речь заходила о какой-нибудь захватывающей интриге хоть в политике, хоть в бизнесе, и среди министров и руководителей крупных компаний было немало тех, о ком шепотом говорили – человек Иванова.
Невысокий, возрастом под шестьдесят, о нем известно было, что закончил, как положено, юрфак Ленинградского университета, в восьмидесятые работал на каком-то важном заводе – юристом, а понятно ведь, какие на этих заводах юристы. Дальше занимался каким-то бизнесом, и по этому поводу было тоже много всяких слухов, в которых звучало и «чечены», и «тамбовские», но с двухтысячного года – тут уже без слухов, Иванов он и есть Иванов, большой человек.
И этот большой человек тряс теперь руки встречающим – ах здравствуйте, ах здравствуйте, да чего же это вы здесь выстроились, у нас же все по-простому, ну что же вы в самом деле.
Сел в машину к Сороке, поехали в город. Губернатор предлагал обедать, времени было девять утра, но никто не возражал – обедать так обедать.
