41
После обеда Иванов уехал уже с губернатором, а Башлачев с Сорокой решили пройтись пешком – обоим было не по себе, обоим не хотелось одиночества. Шли куда-то переулками, молчали, Башлачев не выдержал первый:
– Что происходит-то?
– Не понимаю, – равнодушно ответил Сорока. – Не понимаю.
Впечатления разговор с Ивановым не произвел на них обоих вообще никакого. Разгромов гость никому не учинял и не ругался, даже когда сообщил, что «прибыл с полномочиями» нарочно уточнил, что «вплоть до войсковой операции», чтобы никто не подумал, что полномочия – это обязательно отставки. Это была хорошая новость, но больше новостей не было вообще. Расследованием Иванов не интересовался в принципе, спросил только, сколько задержанных и что за люди – Башлачев доложил, что пока только двое, между собой, скорее всего, не связаны, экстремист Щукин и безработный Помазкин, недавно уволенный из милиции за пьянство. Иванов спросил, объявляла ли о пьянстве пресс-служба. Когда узнал, что не успели, обрадовался и попросил вообще о задержании Помазкина ничего нигде не говорить, надо эту новость попридержать. Еще была просьба, которая вообще сбивала с толку – Иванов велел запретить Помазкину бриться. При чем тут бритье? А вы не спрашивайте, вы исполняйте, и дальше беседа стала совсем светская – чем живет регион, какие планы на будущее, какие тревоги. Как будто не знает, какие тут тревоги, кремлевский черт.
– Знаешь, – сказал Башлачев, когда они уже дошагали до высоких дубовых дверей областного УФСБ. – Я почему-то думаю, что нам пиздец.
Сорока ничего не ответил, молча пожал ему руку, исчез за дверями. Милиция у нас думает, ФСБ – знает.
Тем временем на втором этаже областного правительства в малом зале заседаний, временно переоборудованном под ставку Иванова, московский гость сидел за большим вытянутым столом и читал уголовное дело. Конечно, это какой-то водевиль – осиновый кол, мачете, сожженные автомобили, еще Гринберг этот, хоть сейчас иди и снимай сериал. И что со всем этим делать?
Еще раз прочитал протокол допроса Щукина-экстремиста. Бессмысленный юноша, левачок, понятно, что мухи не обидит. Ну написал эту надпись и написал, но ведь даже придумал ее не он, вот же беда. Какие кокарды, какая стрельба?
Тридцать пять лет назад Иванова на юрфаке даже учили заниматься такими делами, и он улыбнулся, представив, как рисует на доске перед потрясенными Сорокой и Башлачевым схему организованной преступной группы, совершившей серию дерзких убийц. Но чтобы была схема, нужна группа, а что группы нет – это он уже видел и понимал. Допустим, первых гаишников и тех патрульных убили одни и те же люди, там все похоже, рабочая гипотеза нормальная. Но гусевское дело – там же и не стреляли, и почерк был совсем другой. У людей огнестрела уже вагон, а они ножом. Не вариант. Значит, это какие-то другие преступники. Гончаренко заколол явно кто-то третий. Кол – Бог бы с ним, но с этим колом на охраняемую дачу еще пролезть надо, а это совсем другой риск, то есть профессионал работал, не лишенный творческой выдумки. Гринберг – что-то вообще классическое криминальное заказное, то есть в деле должен быть кто-то еще – четвертый! И, конечно, можно предположить, что этот же четвертый взорвал Богдана Сергеевича, но при чем тут вообще Богдан Сергеевич, если он уже лет пять работает в альянсе с Госнаркоконтролем, человек крайне договороспособный и порядочный – его-то кто взорвал и зачем?
Вопросы, вопросы. Иванов вздохнул и уткнулся в протокол по Гаврилову – единственное нормальное убийство, в котором и орудие приобщено к делу, и убийца находится под стражей, сфотографированный со всех сторон в момент совершения преступления. Уволен из органов МВД за пьянство, вот же Башлачев артист, а, – Иванов с Башлачевым знаком не был, но заочно знал его очень неплохо по прошлым губернаторским делам и относился к нему с большим уважением. Если все получится, то повысим Башлачева, здесь-то ему делать уже нечего, не его уже уровень.
42
– Не проспи на работу! – Надя поцеловала Химича, и он проснулся, заворчал – чего так рано-то?
– У нас комиссия из Москвы, генерал сам в аэропорт поехал, все на ушах, страшное дело, сказали, быть на службе к восьми. Все, завтракай сам! – еще раз поцеловала и убежала.
Химич спрятался под одеялом, попробовал закрыть глаза – нет, все, уже проснулся, заново заснуть не получится. Комиссия, генерал – он старался не вникать в дела Надиной службы, чтобы не получилось так, будто он спит с ней, чтобы быть в курсе происходящего в областном управлении. Это было бы низко и нечестно.
Уже месяц вместе, кто бы мог подумать – тем вечером он был уверен, что просто склеил телочку, и когда они из клуба поехали в ресторан, и бычара на фейсконтроле сказал им, что Химича не пустит, потому что он в кроссовках, Надя показала корочку – пустили, посадили за стол у окна. Химич тогда сразу все понял, но не испугался и не рассердился, наоборот, смешно – вот девушка из УВД, а посмотришь на нее – да как будто и не из УВД. И Надя тогда, наверное, тоже что-то почувствовала, рассказывала больше о своем радийном прошлом, и о подругах, и о родителях, и когда разговор уперся в «ну а у тебя кто мама, папа?», Химич честно и весело ответил, что мама-то мама, обычная женщина, а папу вон убил мент, представляешь? И Надя заохала, расспрашивала о подробностях и, кажется, искренне обрадовалась, что все случилось не в ее дежурство, и не ей пришлось сочинять пресс-релиз об обезвреженном вооруженном преступнике. В общем, не было такого, чтобы он вскочил – ах, ты из ментовки? – и убежал, или чтобы она отвесила ему пощечину – да как ты смеешь так говорить о наших ребятах! Все взрослые люди, все все понимают, никто ни на кого не бросается. Приятный вечер, четвертый лонг-айленд. «А какую ты музыку любишь слушать?»
Первый минет прямо на пороге, и Химич остался у нее насовсем в тот же вечер. Утром оба ушли на работу, вечером опять встретились и уже не было вопроса «к тебе или ко мне», тем более что Химич сразу сказал, что живет с мамой. Вечером смотрели какое-то кино, и как-то оба исходили уже из того, что это не второе свидание, а просто они уже пара.
Пара, – сказал Химич вслух, нащупывая ногами тапочки, прошел, не умываясь, на кухню, включил кофемашину. Надя, конечно, хочет замуж, и правила игры, какими они были в представлении Химича, требуют этому сопротивляться, менять тему, когда она об этом заговорит, и Химичу стало вдруг противно, как бывало чаще всего, когда утром он обнаруживал рядом с собой какую-нибудь случайную знакомую или, что хуже, давнюю и добрую подругу. Нет, так не надо, лучше он сам сегодня же позовет Надю замуж – если, конечно, у нее в течение дня чего-нибудь не приключится. Если, допустим, та комиссия из Москвы ее заживо не съест – менты же, в конце концов, мало ли как там у них все устроено.
43
В романе Химича менты пришли к власти; то есть понятно, что они и так власть, но одно дело когда милиционер стоит на перекрестке и следит за порядком, и совсем другое – когда президент мент, и министры все менты, и депутаты, и губернаторы, и все на свете. Людям, конечно, нравится – менты же, порядок, закон, но что-то при этом не так.
