Все дома были такие красивые!
Такие старинные!
Такие не похожие один на другой!
И это был Центр. Центр Москвы. Садовая улица. И мы шли в кукольный театр. Шли от самого метро! Пешком! И прыгали через лужи!
Как я люблю Москву! Мне даже страшно, как я её люблю! Мне даже плакать хочется, как я её люблю! У меня всё в животе сжимается, когда я смотрю на эти старинные дома, и как люди куда-то бегут, бегут, и как несутся машины, и как солнце сверкает в окнах высоченных домов, и машины визжат, и орут на деревьях воробьи.
И вот позади все лужи – восемь больших, десять средних и двадцать две маленьких, – и мы у театра.
А дальше мы были в театре и смотрели спектакль. Интересный спектакль. Два часа смотрели, даже устали. И на обратном пути все уже торопились домой и не захотели идти пешком, как я ни просила, и мы сели в автобус и до самого метро ехали в автобусе.
Интересный концерт
Вчера Люська прибежала ко мне вся запыхавшаяся, вся сияющая и важная, вся нарядная и гордая…
– Мы с мамой были на концерте! – закричала она прямо с порога. – Ой, до чего концерт был интересный – ужас! Сейчас я тебе всё по порядку расскажу. Слушай…
Сначала мы пришли и стали раздеваться. Очередь в раздевалке – ужас! Все нарядные, духами пахнут, а некоторые в длинных платьях до пола.
Мы стояли-стояли в очереди, а потом подошли, и нам дядька-гардеробщик говорит:
«Гражданочки, я вам могу предложить бинокль. Между прочим, большое удобство – не надо на обратном пути в очереди стоять».
Мама говорит:
«Ну конечно, давайте! Терпеть не могу очередей!»
И мы взяли бинокль. Ой, Люська, какой бинокль красивый – ужас! Весь беленький, перламутровый! Я сразу стала в него на очередь глядеть, только почему-то ничего не разглядела.
А потом мы стали подниматься по лестнице.
Лестница такая широкая, мраморная, а посередине ковёр.
Я бы ни за что не разрешила по такому ковру в ботинках ходить! Я бы по нему только босиком пускала. Такой замечательный ковёр – ужас!
Ну вот, мы шли, а перед нами тётка с дядькой шла и на него всё время смотрела и хохотала. А дядька довольно старый и совершенно не смешной, и чего она хохотала – непонятно. Наверное, чтобы все на неё внимание обращали.
А потом мы пришли в зал и сели на свои места.
Ой, какие у нас места были хорошие! Такие мягкие, бархатные… И кнопочками обиты. Очень хорошие места!
И вот мы сели, и мимо нас все стали проходить. Проходят и проходят…
Мама говорит:
«Граждане, ну сколько можно проходить?!»
А они всё проходят. Некоторые говорят:
«Извините, разрешите пройти…»
А некоторые без извинения проходят. Бессовестные какие! Проходят и ещё не извиняются! А один мальчишка мне на ногу даже наступил! Я ему взяла и тоже наступила. Пусть знает, как наступать!
Ну, наконец прозвенел последний звонок, и они проходить перестали.
И мы стали на сцену глядеть. А там на сцене рояль посерёдке, а по обе стороны занавес свисает. Тоже бархатный.
«Эх, – думаю, – сколько можно было бы из этого занавеса платьев нашить! На весь класс хватило бы! Представляю, как бы Мухина в таком платье воображала!»
А потом на сцену вышла очень красивая тётенька. Немножко на Веру Евстигнеевну похожа, только без очков и в платье переливающемся, и сказала, что перед нами сейчас выступит заслуженная артистка республики Нина Соколова-Иванова. А может, не Нина. Может, Тамара. Не помню что-то… Нет, кажется, Нина.
И вслед за тётенькой эта самая Нина вышла и села за рояль. Она немножко вот так руки потёрла и стала на рояле играть.
Ну, у неё платье было так себе, мне не понравилось. Рукавчики короткие, тут сборочки, а тут такие пуговицы… Зато причёска, Люсь, потрясающая! Тут спереди чёлка длинная, а вот тут сбоку волосы кверху, и тут такие большие кудри. Я такой причёски никогда не видела! А может, это парик был, а, Люсь? Да, Люська, это наверняка был парик! Как же я сразу не догадалась!
Ну, в общем, она первую вещь сыграла, и все захлопали.
Она тогда обрадовалась, встала и начала кланяться.
А потом села и заиграла вторую вещь. Да так громко! Прямо стены затряслись! Знаешь, как старалась! Даже на месте подскакивала! Честное слово! Вот это Нина! Она так по роялю дубасила, что я боялась, как бы рояль не сломался. Всё-таки жалко рояль. Такой красивый, чёрный, блестящий!
Она по нему, наверное, целый час дубасила. Я даже есть захотела. Вспомнила, что у меня в кармане лежит конфета «Мишка», вынула её и стала разворачивать…
Но в это время Нина вдруг, как назло, заиграла тихо – устала, что ли? – и все стали на меня оборачиваться и шептать:
«Тише, девочка! Ты не в буфете!»
Представляешь, она там дубасила изо всех сил, и ей никто не говорил «тише», хотя в ушах звенело, а тут конфетку нельзя спокойно съесть!
В общем, мне эта пианистка не понравилась.
А потом первое отделение кончилось, и мы с мамой пошли в буфет и стали там пить лимонад и есть пирожные.
«Да нет, – думаю, – эта пианистка ничего. Она же не виновата, что устала!»
А потом было второе отделение.
А во втором отделении она уже, видно, совсем устала. Стала играть тихо-тихо. И даже глаза закрыла.
Я сама в бинокль видела – она с закрытыми глазами играла. Вот не веришь?! Она, по-моему, даже стала засыпать… Всё тише, тише играет, голову на грудь опустила… и совсем играть перестала.
И тут все как захлопают! Как вскочат! И она сразу от этого проснулась и тоже вскочила и стала кланяться, как будто и не спала вовсе, а так, притворялась немножко. А я же видела, честное слово, видела, что она заснула совсем!
Эх, хорошо всё-таки быть известной пианисткой!
Все хлопают, цветы кидают… Я, пожалуй, тоже известной пианисткой буду, я уже решила. Но только я никогда за роялем спать не буду.
«Как провожают пароходы…»
Было утро. Было воскресенье. Мы с Колей сидели на дереве. На большой раскидистой ветке. Мы ели хлеб с вареньем и болтали ногами. Над нами важно проплывали толстые белые облака, а солнце светило изо всех сил, и макушка у меня стала горячая, как печка.
– Коль, давай каждый день по деревьям лазить! Утром будем залезать, а вечером слезать. И обедать будем на дереве, и уроки учить, а в школу ходить не будем.
