Глаза егеря загорелись, от радостных воспоминаний, а Глеб вдруг остро пожалел кабана, чем-то похожего на него. Вот ведь натура! Сколько раз стрелял на поражение, скольких боевиков в горах положил, а зверя бессловесного, который ни у кого симпатии не вызывает, жалеет.
Вскоре от печки пошло сухое горячее тепло, которое Мамоныч, любивший красивое словцо, окрестил «самум». Девушка стянула через голову свитер и осталась в джинсах и тонкой маечке, не скрывающей линий груди. Не говоря ни слова, она улеглась на лежанку, подложив под затылок руки и глядя на закопченные доски потолка.
Она держалась так, словно была одна в избушке. Ни на кого не смотрела, ни с кем не заговаривала, а когда «спонсор» вызвался дотащить ее рюкзак до заимки, молча потянула рюкзак на себя и не оборачиваясь затопала по сугробам.
– «Прост-а-а одинокая волчица-а-а…», – фальшиво пропел Толстяк, не решаясь подступиться к такой сногсшибательной красоте.
Тем не менее весь вечер он восхищенно и умильно поглядывал на «волчицу». Его заплывшие жиром глазки играли, как угольки:
– Как вас зовут, прекрасная охотница? – спросил он.
– Виктория, – небрежно бросила девушка и отвернулась к стене, предоставив охотникам созерцать фантастический изгиб ее бедра.
И в баню, которую истопил Мамоныч, она, не говоря ни слова, отправилась первая и вернулась не скоро.
Поглядывая на спутников, Глеб прикинул примерный расклад. Мамоныч будет играть на спонсора, чтобы лучший выстрел достался ему. После того как завалят зверя, он нацедит в кружку со спиртом немного кабаньей крови, и Толстяк выпьет «на кровя». Эта инициация посвятит финансового воротилу в настоящего мужика.
«Обиженный» Блатарь, похоже, окончательно прижух, но молоденькая стерва будет до конца ломать свою комедию. Его интересовал только доцент Веретицын. Ненароком Глеб занял топчан рядом с Костей, которого охотники уже окрестили Очкариком. Собираясь в баню, Очкарик занервничал и зачем-то прихватил с собою рюкзак, словно опасался оставить в избушке. В предбаннике он не повесил его на рожок, а почтительно уложил под лавку и ногой задвинул поглубже.
– Что прячешь? – поинтересовался Мамоныч.
– Документы, – буркнул Очкарик.
– Добре, секачу предъявишь… – улыбнулся егерь.
В парной Очкарик сейчас же спрятался под полок, да так и не вылезал до конца парилки. Тем временем Мамоныч обласкал веничками налитого жирком спонсора и его женоподобного оруженосца, на которого Глебу было скользко и стыдно смотреть, точно тот был женщиной.
Блатной никого не подпустил к татуированному телу, и сам крутил веником со свистом и уханьем, и пока не сник жар, он часто выбегал на снежок обтереться.
Едва за «обчеством» закрылась дверь и из бани послышались уханья и прибаутки, Виктория вскочила с лежанки и достала из рюкзака миниатюрный ноутбук. Торопливо щелкая клавишами, она вызвала на экране строчки из «досье», одновременно прокручивая аудиозапись инструктажа.
– Харонов Данила Мамонович, егерь, – пояснял мягкий мужской баритон, – 57 лет, вдовец, имеет дочь.
Голос принадлежал Минотавру. Перед отправкой на задание он всегда лично натаскивал агентов.
– Харонов? – невольно изумилась Виктория. – Вроде последнего проводника?
– Да, личность вполне легендарная. Уже лет тридцать в горах партизанит. Во время срочной службы охранял бывшую дачу Сталина на озере Рица. Но это к делу отношения не имеет. Вот этот персонаж поинтересней будет. Веретицын Константин Андреевич, доцент кафедры археологии, сорок лет, холост. Двадцать лет назад вел раскопки у Богуры.
На дисплее мелькнул бледный паспортный отпечаток Очкарика, его заслонило яркое журнальное фото с жизнерадостным Толстяком, снятым в пляжной панаме и резиновых тапочках. Рядом с ним с коктейлем в руке позировал кудрявый херувимчик.
– Этот кадр – бизнесмен Карякин и его референт. Ну, с этими все ясно. Для них охота – вроде зимнего сафари. Референт, кроме прямых обязанностей, еще выполняет и сверхделикатные поручения.
– Гомосек?
– Похоже.
Экран целиком занял «Блатной», заснятый анфас и в профиль.
– Сизов Семен Андреевич, 1957 года рождения, кличка «Елда». Вор-рецидивист, в настоящее время держит общак.
– Все?
– Не все. Еще водитель. Личность выяснить не удалось. Приезжий из Молдовы. Работает у Карякина. Ну ладно, будь там поосторожней.
Виктория вспомнила, как Минотавр потянулся к ее губам, и она не отстранилась, словно в задумчивости поглаживая серебряную крышку ноутбука. Этот долгий змеиный поцелуй не значился в контракте, который ей оплачивал этот умный человек с мягкими манерами, но она привыкла любить урывками, на ходу, и пить мужскую тоску и восхищение, вроде допинга или наркотика, без которого гасли ее глаза с узкими кошачьими зрачками и в теле заводились тяжесть и тоскливая скука.
Минотавр помог ей надеть небольшой рюкзак и передал ей карабин. Нажав на газ, он резко увел машину из зоны видимости.
Вскоре у обочины затормозил джип. Виктория легко запрыгнула в машину и пересчитала по головам уже порядком надоевшие ей персонажи. Белоголового парня с военной выправкой, того самого, что сел в джип далеко за городом, не было в «досье». Она вспомнила, как войдя в машину, он осторожно огляделся, точно кого-то искал. Кого?
Охотники, весело перебрасываясь шутками, возвращались из парной. Виктория быстро спрятала «блокнот» и притворилась спящей.
После бани на заимке стало уже совсем по-свойски.
– Для поцелуя сложишь губы, как птица крылья для паденья… И опускаешься, голуба, в мои дремучие владенья… – бряцал на гитаре Блатной.
Укладываясь спать, Очкарик спрятал тощий рюкзак под подушку, а зачехленный карабин собрался уложить рядом с собою на топчан. Мамоныч переставил карабин в угол.
– Мамоныч, а чего зону-то засекретили? – сонно поинтересовался спонсор, разделивший лежанку с референтом.
– Зона она и есть зона. Скажем, сегодня есть камень тонн в сорок весом, а назавтра приходят – нет. Люди разные как из-под земли появляются, вроде дозорных. Местность много раз прочесывали, только всякий раз впустую. И со мной бывало: уже впотьмах люди к костру выходят, посидят молча, посмотрят и обратно в темноту. Вроде как поговорили.
Община тут есть, из одних баб. С каких земель пришли – неведомо, почему за горы эти зацепились – вообще не понятно. Живут тихо, лес не рубят, зверя не бьют, чем живы – одному Богу известно. Я от прежнего егеря, Царство ему Небесное, слыхал, что колодец у них есть, и вода в нем дюже сытная, так что больше им вроде ничего и надо. Отшельницы – одно слово. И в лес к себе никого не пускают, один раз целый взвод солдат-срочников вокруг Богуры кружил, словно их водил кто, так ни с чем обратно вернулись. Другой раз чеченцы заплутались и сами к нашим позициям вышли. Думали, обкурились, а у них словно у детей, памяти не осталось.
