– Найми еще людей, – ответила Эулалия категорично.
В этот момент в столовую ворвался Педро Хуглар, рыча и делая вид, будто у него на руках когти.
– Я ужасно голоден! – заявил он. – Чуть не съел одну из книг, которую переплетал!
Жоан увидел счастливый блеск в глазах сестры и улыбку, появившуюся на ее лице, такую же, как и на лицах Андреу и Марти, ее сыновей, которым было двенадцать и десять лет. Педро издал еще один рык и набросился на младшего из них, как будто собирался съесть его. Парнишка завизжал и одновременно расхохотался. Андреу, тоже смеясь, бросился защищать брата от арагонца.
Шутки продолжались и за ужином, хотя Жоану с трудом удавалось поддерживать их. Он не мог избавиться от мыслей о каталонцах и их власти, которая, без всякого сомнения, станет в конце концов такой же суетной, как и власть Савонаролы. Его сильно беспокоили непомерные амбиции Цезаря Борджиа. Он наверняка знал, что папский сын не удовлетворится низвержением Савонаролы. Он захочет подмять под себя всю Италию. Вынашивались какие-то ужасные планы, и Жоан ни на минуту не сомневался, что, когда все будет подготовлено, дон Микелетто вовлечет его в эти события. А он всего лишь хотел быть хорошим продавцом книг, наслаждаться своей свободой и заботиться о своей семье. Но его не оставят в покое. Эта мирная передышка была временной, Жоан чувствовал, что что-то зловещее затевается в тишине.
Его взгляд снова встретился со взглядом Анны, и они обменялись улыбками. Несмотря на беременность, она оставалась такой же прекрасной, как всегда, и у Жоана сжалось сердце, когда он подумал, что всего через несколько месяцев он впервые станет отцом. Он отогнал тяжелые мысли, сказав себе, что будет наслаждаться жизнью с женой и прочими членами семьи столько, сколько будет длиться это перемирие. И когда все переменится, он ценой своей жизни и с Божьей помощью будет защищать их.
Часть третья
69
Празднование Дня святого Иоанна стало центральным событием юбилейного 1500 года. Погода была солнечной, небо ярким. Однако Жоан ощущал приближение бури. Вместе с матерью, сестрой, зятем и почти всеми работниками лавки он находился на площади, располагавшейся позади собора Святого Петра в Ватикане и вмещавшей десять тысяч человек. Сейчас она до отказа была забита людьми. На площади высились заграждения, выставленные в связи со зрелищем, которое Борджиа собирались предложить Риму. Жоан поискал взглядом свою супругу, находившуюся в ложе высшей ватиканской знати и, по его мнению, слишком далеко от него самого. Ее присутствие в том месте беспокоило Жоана.
В первом ряду ложи сидел Джоффре Борджиа, младший сын Папы, вместе со своей роскошной женой Санчей Арагонской, княгиней де Сквиллаче и своей сестрой Лукрецией Борджиа, рядом с которой находился ее новый муж, неаполитанец Альфонсо Арагонский, герцог де Бишелье, бывший, в свою очередь, братом Санчи. Альфонсо, высокий привлекательный девятнадцатилетний молодой человек, уже два года был женат на папской дочери, которая, будучи жертвой предыдущего неудачного брака, любила его до безумия. Между Лукрецией и Санчей сидела Анна Серра, единственным титулом которой, помимо звания вдовы никому не известного неаполитанского барона, был титул жены книготорговца, но чья тесная дружба с этими дамами поднимала ее до уровня одной из влиятельных дам двора.
Жоан наблюдал за ней с большого расстояния: она была прекрасна, элегантна и вся светилась. Люди говорили, что место, занимаемое Анной, делало огромную честь ее мужу, но он чувствовал, что ничем хорошим это не кончится. Подобные доверительные отношения с высшей аристократией вовлекали их самих в интриги и бушующие в этом кругу страсти, которыми был полон ватиканский двор, а Жоан слишком хорошо помнил жестокий опыт общения с покойным Хуаном Борджиа. Тем не менее его жена наслаждалась этой дружбой, а он уважал ее свободу и не препятствовал, несмотря на свое неудовольствие.
Анна, Лукреция и Санча были одеты в роскошные одежды в «испанском стиле», который Борджиа ввели в Риме. Их платья, привезенные из Валенсии, были сшиты из тонкого шелка черного и зеленого оттенков с широкими декольте, чем особо выделялось платье Санчи, с украшениями из чеканного золота и бусинок из цветного стекла. Эта мода была обязательной для изысканных дам, особенно на такого рода мероприятиях. Жоан подумал, что Анна просто блистательна, и ему радостно было видеть, как появлялись ямочки на ее щеках, когда она заразительно смеялась вместе со своими подругами.
Зазвучали фанфары и барабанная дробь, ворота на площади открылись, и под бурные аплодисменты и возгласы присутствующих, которые поднялись для приветствия, появился Цезарь Борджиа. Он ехал верхом на черной как смоль кобыле и был одет на мавританский манер, как испанский сарацин, – на нем была удобная длинная блуза из белого с красным бархата, расшитая золотом, тонкая накидка и шляпа такого же цвета, увенчанная плюмажем из белых перьев. С торжественным видом оглядев окружавшее его многолюдье, он поднял вверх пику, которую сжимал в правой руке. Народ вновь стал приветствовать его ликующими криками.
Перед ним стоял мощный бык коричневого окраса с огромными рогами, который, почувствовав его присутствие, громко сопел и задними ногами топтал землю, отбрасывая ее комки назад. Бык уже готов был с разбега налететь на него. Лошадь под Цезарем приплясывала, а он внимательно следил за быком. Это был пятый и последний из быков корриды того вечера, и только одна из кобыл Цезаря была поцарапана рогом третьего из них. Цезарь бросил быстрый взгляд на отца, который, считаясь главой празднества, восседал в церковной ложе в окружении своих кардиналов, одетых в пурпурные одежды. На понтифике была роскошная мантия, расшитая золотом и драгоценными камнями; голова его была увенчана тиарой – шапочкой в форме конуса с тремя коронами из золота и драгоценных камней, которые означали троевластие: папскую, епископскую и царскую власть.
Бык бросился на Цезаря Борджиа, но тот даже не пошевелился. Публика – в основном женская ее часть, увлеченная человеком, который считался самым видным мужчиной в Риме, – завизжала от избытка чувств. В последний момент кобыла отскочила в сторону, избежав прямого прыжка рогатого зверя, и стала элегантно передвигаться по площади, держась на небольшом расстоянии от преследовавшего ее животного. По мере того как кобыла удалялась от настигавшего ее быка, азарт и восторг присутствующих росли. Цезарь почти незаметно управлял своей кобылой, и казалось, что всадник ничего не делает, как вдруг он ударил пикой по рогам быка, не ранив его.
Александр VI восторженно зааплодировал, его кругленькие щечки надувались, а на пухлых губах появилась улыбка. Ему не нравилось, что его сын подвергал себя ненужному риску, но мужественное поведение и победный вид Цезаря вызывали гордость за него.
Бык замер в углу, уставившись на Цезаря, а тот, не обращая на него внимания, направился в противоположный конец и склонил свою пику перед ложей, где находилась светская знать. Он приблизился к своей невестке и бывшей любовнице Санче, которая благодарно улыбнулась ему, явно удивленная таким поступком. Но когда она уже собралась подняться, Цезарь медленно переместил кончик пики в направлении Анны, и неаполитанка закусила губу, обиженная. У Жоана, который не пропускал ни малейшей детали из того, что происходило в ложе, защемило сердце, когда папский сын остановил острие пики на его супруге, и он с волнением подумал, не собирается ли тот посвятить ей поверженного быка. Если бы так произошло, то это означало бы нечто ужасное: что между ними существовали определенные отношения или что Цезарь намекал на то, что заинтересован в них. Однако тот снова передвинул кончик пики и аккуратно положил его на сгиб локтя своей сестры Лукреции, которую нежно любил. Жоан, расслабившись, наблюдал за тем, каким взглядом папский знаменосец посмотрел на своего брата Джоффре, который улыбнулся ему, а потом на своего зятя Альфонсо, который выдержал его взгляд, демонстрируя твердость и агрессию. Они не нравились друг другу: молодой человек был слишком высокомерным, а его зять – слишком властолюбивым. Книготорговец подумал, что эти взгляды вполне могли заменить собой разряды молний приближающейся грозы.
