И он подумал, что старый Абдулла по-прежнему был исключительно проницательным и дальновидным.
Жоан переписывался не только со своей семьей, но и с Паоло в Риме, Антонелло в Неаполе и Никколо во Флоренции, чтобы быть в курсе того, чем живут его друзья.
Ваш друг Микель Корелья удивил нас всех, – писал Никколо. – Папа очень обрадовался, когда мы захватили его. Он хотел заставить его признаться во всех преступлениях, совершенных Цезарем, чтобы получить возможность предать суду сына своего предшественника и таким образом покончить с ним раз и навсегда. Но дон Микелетто стоически выдержал все те пытки, которые сломили Савонаролу, и не выдал своего господина. Он говорил, что ни одного солдата нельзя судить за то, что он убивал в бою, а относительно убийств в мирное время заявил, что совершал их по прямому указанию Папы. И ни под какими пытками ни в чем не обвинил Цезаря. Юлий II приходил в ярость каждый раз, когда мучители сообщали ему о неудаче, и приказывал применять новые пытки. И именно преданность Корельи – достоинство (или недостаток), так редко встречающееся в наше время, – спасла его. Все, в том числе и Папа, восхитились столь героическим поведением и, устав от пыток, заключили его в тюремную камеру, чтобы он сгнил там. Они изуродовали тело Микелетто, но ничего не смогли поделать с силой его духа.
Жоан почувствовал гордость за своего друга Микеля. У этого циничного убийцы были собственные представления об этике, причем весьма своеобразные. Он ненавидел предательство, был верным псом клана Борджиа и преподал всем урок преданности. Жоан с радостью подумал о том, что, несмотря на все перипетии, выпавшие на его долю, он остался жив. Жоан послал письмо на имя Паоло с просьбой передать его Микелю в римскую тюрьму. В своем послании он старался подбодрить его и подтверждал свои дружеские чувства. Ответа он не получил.
«Микель жив, а Цезарь получит свободу, – записал он в своем дневнике. – Может быть, еще остается надежда для каталонцев. Может быть, это еще не конец».
102
Жоан с нетерпением ожидал приезда своей семьи и часто приходил в порт, где подолгу стоял, вглядываясь в морскую даль и представляя себе, как они сходят с галеры, прибывшей из Неаполя. Он словно наяву слышал голоса своих близких, видел их лица и чувствовал тепло их объятий. Однако он понимал, что все это произойдет не раньше начала мая, когда судоходство станет менее опасным.
В эти месяцы ожидания Жоан много времени проводил с братом. Будучи детьми, они на протяжении многих лет могли рассчитывать только друг на друга. Жоан всегда старался защищать Габриэля как мог, а сейчас радовался его богатырскому виду и уверенности в себе. Он играл со своими племянниками, скучая по собственным детям, участвовал в семейных обедах, во время которых Агеда и Габриэль просили рассказать о жизни в Италии и внимательно слушали его. Вместе со своим бородатым братом Жоан тренировался на пустыре за кузницей с отцовским копьем, которое привез с собой, и восхищался силой и точностью, с какой Габриэль обращался с оружием. Он помнил брата мальчишкой, а теперь Габриэль превосходил его и ростом, и статью.
– Метание нашего копья – это не только возможность поупражняться, – говорил Габриэль взволнованно. – Это оружие – память о нашем отце и символ нашей свободы.
Несмотря на то что Габриэль был признанным и опытным пушечных дел мастером, его слава в деле отливки колоколов оказалась еще более громкой: она пересекла границы Каталонского княжества, а потому он часто получал заказы из Валенсии и Арагона. Его восхищал этот музыкальный инструмент, и он полностью отдавался работе по его отливке и даже опробованию звучания. Он достиг такого мастерства, что епископ удостоил его чести исполнять главный колокольный перезвон в соборе в праздничные дни. Габриэль Серра был известнейшей личностью не только в гильдии Элоев, но и в городе. Жоан безумно гордился своим братом.
Визит в монастырь Святой Анны, который предоставил убежище двум детям – ему самому и его брату, – глубоко взволновал Жоана. Он вошел в ворота, отделявшие внутренний дворик монастыря от улицы, и вспомнил те жуткие ощущения двадцатилетней давности, когда эти ворота показались им – тогда бесприютным малышам – пожирающей их голодной пастью. Войдя внутрь, Жоан сравнил здания и все остальное с тем, что сохранила его память. Практически ничего не изменилось, даже огород казался тем же, а верхний этаж крытой галереи по-прежнему находился на стадии реставрации, которая совсем незначительно продвинулась вперед. Жоан подумал, что материальные сложности, как и постоянные дискуссии между приором и суприором, оставались такими же, как и в те времена, когда Жоан с братом прибыли сюда детьми.
В этот час верующие собирались на службу, и, прослушав мессу, Жоан поздоровался с монахами. Некоторые из тех, кого он знал, уже умерли, а Пера, бывший послушник, уже несколько лет был монахом и заменил библиотекаря. Жоан с большим удовольствием обнял Перу и отвечавшего за кухню Жауме, который с такой любовью относился к нему и Габриэлю.
– Разногласия между суприором и приором относительно тех сумм, которые последний должен выдавать на содержание монахов, продолжаются, – подтвердили они, показывая Жоану ухоженный огород. – Епископ и городской совет были вынуждены вновь вмешаться, поскольку эти двое чуть не дошли до рукопашной, и только после этого был подписан второй согласительный документ.
– Как будто и не было всех этих прошедших лет, – заметил Жоан, посмеиваясь.
Он вспомнил, насколько сильно испугался, когда ребенком ему пришлось стать свидетелем одного из оглушительных столкновений между этими личностями. Теперь же его развлекала нескончаемая перебранка, которая, казалось, не была подвержена течению времени.
– Приор Гуалбес по-прежнему настаивает на завершении строительства верхнего этажа над галереей внутреннего дворика: для него это вопрос престижа, – рассказывал Пера. – Но как видишь, работы не очень-то продвинулись вперед. Тем временем суприор Миральес сетует на то, что приор скупится на еду для нас.
Жоан вволю пообщался с монахами, а потом посетил суприора. Миральес был, как и всегда, полон энергии и жизненной силы. Его взгляд не утратил твердости, а худоба стала еще более заметной, как будто являя собой яркий пример и подтверждение тому, что приор не дает денег на еду. Жоан не забыл, как, несмотря на свой внешне антипатичный вид, монах мужественно выступил на его защиту, когда, будучи совсем юным, Жоан подвергся травле инквизиции в связи с арестом его покровителей.
– Хорошо ли ты исполняешь свои обязанности христианина? – сурово спросил суприор, который, казалось, по-прежнему видел в нем ребенка и нисколько не проникся рассказом Жоана о его приключениях в Италии и знакомстве с Папой. – Ты часто исповедуешься?
– Да, падре, хотя с момента моего отъезда из Италии не делал этого ни разу, – ответил Жоан, как если бы все еще был послушником, но при этом едва сдерживал улыбку. – Я как раз хотел просить вас о том, чтобы вы снова, как и раньше, стали моим исповедником.
– Согласен, – ответил монах. – Надеюсь, что твое пребывание в Италии не слишком увело тебя в сторону и что мне будет нетрудно вернуть тебя на путь истинный.
