Жоан почувствовал, как слезы набегают на его глаза, и сделал вид, что ничего не слышал.
Первое время после того, как они обосновались в Барселоне, Жоан считал, что неподвластен самому страшному оружию инквизиции – страху, и он действительно не испытывал этого чувства. Он принимал участие во многих сражениях на земле и в море, воздал по заслугам подлецу Хуану Борджиа, сутенерам в припортовой таверне и даже самому дознавателю инквизиции. Он не считал себя человеком, которого легко испугать.
Но постепенно Жоан стал замечать, что страх закрадывается в его сердце, несмотря на относительное покровительство, которое оказывал ему приор Святой Анны через свое влияние на брата Жоана Энгеру, назначенного королем главным инквизитором Арагонских королевств в 1507 году. Фелип не прекращал своей травли. За эти годы он трижды вызывал его на допрос относительно запрещенных книг, расходившихся по княжеству, но Жоан категорически отверг свою причастность к их распространению. Пару раз в книжной лавке устраивались обыски, однако удача и правильно выбранное место для тайника, где хранились используемые для подпольной типографии шрифты, спасли их.
Фелип, хотя и не заходил больше в книжную лавку, часто останавливал его на улице – всегда в присутствии своих головорезов и в самые неподходящие моменты – и задавал довольно неприятные вопросы. Он следил за Жоаном и хотел, чтобы тот был в курсе этой слежки. Фелип наслаждался травлей: это была игра кошки с мышкой. И Жоан осознавал это.
Поэтому книготорговцы Серра решили растянуть во времени появление в Барселоне запрещенных текстов, а самые обличительные печатать в других городах, где это предприятие было более безопасным. Мария и Педро, благодаря исключительной помощи, оказанной им Жоаном и Анной, которые предоставляли им материальные и всяческие другие ресурсы, открыли свою первую книжную лавку в Валенсии – самом активном в экономическом и культурном отношении городе Арагонских королевств. Их предприятие оказалось успешным, и в 1511 году Андреу, старший сын Марии, отправился в Севилью, где вместе со своей супругой-валенсийкой открыл книжную лавку. Севилья, будучи воротами в заморские территории, переживала период большого экономического и культурного роста, а поскольку основная часть продававшихся книг была на латыни, книжная лавка с легкостью заполнилась экземплярами, напечатанными в Валенсии и Барселоне. Успех обеспечивала и международная торговля, которую Жоан наладил с помощью своих друзей – итальянских книготорговцев. Таким образом, севильская лавка в основном торговала книгами, напечатанными на кастильском наречии. Андреу, которому уже исполнилось двадцать семь лет, доказал, что не зря провел эти годы в качестве подмастерья в Риме, мастеровым в Барселоне и мастером в Валенсии: к вящей гордости семьи Серра и его приемного отца Педро Хуглара, он приобрел славу знаменитого книготорговца в Севилье.
В следующем году Педро и Мария переехали в Сарагосу – родной город супруга, чтобы открыть еще одну книжную лавку в столице Арагонского королевства. Вместе с ними находились их пятеро общих детей, старшей из которых, Исабель, было уже четырнадцать лет.
К тому времени валенсийская лавка стала такой же успешной и прибыльной, как и барселонская, и осталась на попечении второго сына Марии – Марти.
– Мы хорошо работали все эти десять лет, – с удовлетворением говорила Жоану Анна.
Тем не менее Жоан вскакивал по ночам, когда ему снилось, что его лавку штурмует инквизиция, – он все еще помнил, как она атаковала лавку семьи Корро, которая впоследствии была осуждена на смерть через сожжение на костре. И римский ночной кошмар тоже преследовал его. В нем он видел смеющегося Фелипа, который наслаждался своей окончательной победой, а они были привязаны к столбу посреди костра. Ко всему этому Жоан каждый день вынужден был созерцать руины старого здания на противоположной стороне своей улицы. Там когда-то располагалась книжная лавка его покровителей, и теперь развалившееся строение, разъеденное проказой запустения и постепенно подвергающееся дальнейшему разрушению, приобретало все более мрачный вид. Так незаметно у Жоана появилось и окрепло внутреннее ощущение, что он сам тоже медленно разваливается, как и этот дом.
Однажды он посмотрел в зеркало и увидел в нем труса. Это ужасное видение заставило его задуматься: он боялся за свою жизнь, но это был не самый главный его страх. Он подвергал риску Анну и своих детей: если Фелип обнаружит доказательства их подпольной деятельности, кара инквизиции обрушится также на всю семью.
Он записал в своем дневнике: «Я приношу свою семью в жертву из‑за моих фантазий в стиле Платона? Или я просто превратился в труса?»
На следующий день после появления обличительных листовок на дверях церквей Фелип верхом на лошади и в сопровождении своих головорезов преградил путь Жоану.
– Я знаю, что это твоих рук дело, мятежник-ременса, – грубо сказал он ему. – Я не знаю, где ты печатаешь библии и все остальное, но этим памфлетом ты перешел все границы. Я уже устал играть с тобой в игры. Теперь все будет всерьез.
Жоан посмотрел на него с превосходством, гордо выпрямившись. Он старался скрыть свой страх.
– Убирайся к черту, – ответил он.
Тем не менее Жоан испытывал леденящий душу страх, который пробирал его до костей и который не давал ему жить, и в конце концов решил признаться в этом жене и сообщить ей о последней угрозе дознавателя.
– Уже не впервые он пытается вселить в вас страх, – ответила Анна, имея в виду Фелипа. – Он занимается этим с самого нашего приезда.
– Я чувствую, что в этот раз все очень серьезно, – ответил Жоан. – И у нас нет уже покровительства приора и брата Жоана Энгеры, а дело с памфлетом весьма опасное.
– Но эту жизнь мы выбрали для себя сами, – заметила она, погладив его по голове. – Жизнь, связанную с книгами. Свободную жизнь. Она рискованна, но целиком заполняет нас и делает счастливыми. Мы живем в соответствии с тем, во что верим.
– Я прожил полноценную жизнь благодаря вам и книжной лавке, – признался Жоан. – Но с момента нашего возвращения в Барселону мой страх перед инквизицией растет с каждым днем. Я прекрасно знаю, насколько сильно ненавидит меня этот Фелип, который ждет любой моей ошибки, и думаю, что распространение памфлета будет иметь ужасные последствия. Больше всего я боюсь за вас и за наших детей; я не имею права тащить вас за собой, подвергая столь страшной опасности вследствие моих иллюзий. Я живу в постоянном напряжении, и счастье покинуло меня.
Анна нежно обвила его шею руками, и он почувствовал, как его тело, скованное напряжением, постепенно расслабляется, как страх, не дающий ему покоя, растворяется в любви.
– Это та жизнь, которую мы для себя выбрали, – повторила она после долгого молчания, во время которого старалась согреть мужа своим теплом. – Это решение было не только вашим, оно было совместным – вашим и моим. Вспомните, что именно я убедила вас вернуться в Барселону. Не взваливайте на себя весь груз ответственности, она и моя тоже. Это несправедливо по отношению к вам. Мы снова отправимся на поиски счастья, и мы обязательно найдем его. Мы рука об руку идем по жизни, нас объединяет общее стремление, и мы будем вместе и в смерти, если такова будет воля Господа.
