Остальные солдаты сосредоточились у городской стены, чтобы не позволить прорваться бурлящей толпе, которая распалялась все больше и больше.
– Монахи – убийцы! – кричали люди. – Долой инквизицию!
Толпа толкалась и дралась, но солдатам, число которых приближалось к тысяче, удалось оттеснить возмущенных людей копьями. Тем не менее люди в ярости продолжали оскорблять их. Один из бородачей обрушил свой железный брусок на солдата, ранившего его своим копьем, и тот, несмотря на защищавшую его каску, упал как пораженный молнией. Магистр Элой приказал своим людям сдерживать чувства, но борьба у входных ворот обострилась.
– Королевская конница! – крикнул командовавший войсками офицер. – Пришлите королевскую конницу!
131
Дознаватель инквизиции почувствовал облегчение, когда прочные деревянные ворота Святого Даниэля, обитые железными гвоздями, наконец-то закрылись за вышедшей из города процессией. Даже не спешиваясь, он дал указание изменить порядок шествия. Теперь все участники процессии снова могли идти торжественным шагом, приличествующим значительности момента; опять зазвучали благодарственные молитвы и барабанный бой – шествие продолжило свой путь в сторону Эль Каньет.
Фелип знал, что все ворота крепостных стен Барселоны контролируются вооруженными отрядами, в особенности ворота Святого Даниэля, где сконцентрировались практически все королевские войска, сдерживавшие беснующуюся толпу. Ворота будут закрыты до его возвращения – когда завершится казнь. Можно было расслабиться. В какой-то момент он боялся, что толпа, в особенности Элои, набросится на них, чтобы спасти Жоана и его жену. Братство металлургов было таким мощным и обладало такой корпоративной гордостью, что он вполне допускал возможность того, что они нападут на них, неприкасаемых, на инквизицию.
Он ненавидел Жоана с тех пор, как тот оказал ему сопротивление, будучи сопляком, когда они оба были подмастерьями – учениками переплетчика в книжной лавке семьи Корро. Немногие отважились противостоять ему на протяжении всей его жизни, особенно после того, как он стал занимать важные должности в такой организации, как инквизиция. Все его враги плохо кончили, а Жоан был единственным, кто еще не пополнил его коллекцию жертв, и к нему он питал наибольшую ненависть.
Когда Жоана приговорили к галерам, Фелип подумал, что с ним покончено. А потом, узнав, что тот вернулся из Италии героем, с хорошим положением в обществе, ощутил дикое бешенство, которое не давало ему ни минуты покоя. Ярость достигла своего апогея, когда Жоан снова бросил ему вызов, причем в открытую. Фелип решил медленно, но верно оказывать давление на Жоана и его семью, он хотел держать их в страхе. В сильном страхе. Играть с ним как кошка с мышкой. И наслаждался тем, как со временем его враг становился все менее высокомерным. Инквизиция внушала ужас, и Жоан, будучи человеческим существом, должен был испытывать страх. Однако во всякой игре наступал конец: кошка должна была покончить с мышкой. В этой игре приманкой была Анна. Тем не менее Фелип должен был признать, что Жоан сильно удивил его, даже вызвал восхищение своей попыткой спасти ее таким отважным способом.
Сидя в седле, он с высоты наблюдал за печальным шествием книготорговца и его жены, одетых в санбенито и высокие остроконечные колпаки, связанных веревкой, босых и с погасшей свечой в руках. Какое же удовольствие доставит ему вид его злейшего врага, корчащегося в языках пламени и слышащего предсмертные крики своей жены, к которым, вне всякого сомнения, присоединятся его собственные! А потом наступит тишина, и Фелип с наслаждением вдохнет аромат горелой плоти.
Жоан шел позади Анны, лаская взглядом ее спину. Несмотря на то что в тюрьме остригли ее длинные волосы, из-под колпака выбивалось несколько иссиня-черных локонов. Под грубым желтым санбенито с красными крестами он различал движение бедер своей супруги. Она похудела, но он все еще желал ее и представлял себе теперь уже невозможное счастье снова любить ее как женщину.
Через некоторое время они добрались до неприютного места под названием Эль Каньет, где возвышался каменный крест Ла Льякуна. Место для казней находилось недалеко от моря и было окружено огромными, заросшими тростником лужами, над которыми вились тучи москитов. Повсюду витал тошнотворный запах от разлагающегося городского мусора, сброшенного там. Около креста по обычаю возвели возвышение из нескольких ступеней, откуда должны были бросить в костер тела казненных. Место костра представляло собой дощатый настил, вокруг которого были разложены дрова, а в центре стояли два столба, к которым привяжут Жоана и Анну. Солдаты сложили около них принесенный ими хворост.
Процессия остановилась на сухой части болота – с противоположной морю стороны. Монахи-доминиканцы с опущенными на лицо капюшонами встали слева и продолжили нараспев читать свои молитвы, священнослужители и представители власти – в центре, а войска – справа. Впервые с того момента, как новая инквизиция развернула свою деятельность в Барселоне, публичное сожжение на костре совершалось при отсутствии публики, не считая разве что каких-нибудь крестьян из близлежащей деревни и солдат, переносивших хворост. Губернатору удалось запереть в городе как тех, кто был завсегдатаем подобных зрелищ, так и тех, кто подобно Элоям категорически выступал против казни.
– Анна, – позвал Жоан жену, как только шествие остановилось, – сама мысль о том, что вы будете мучиться в языках пламени, невыносима. Я в последний раз умоляю вас принять покаяние и вернуться в лоно Церкви. Может быть, нам будет оказана милость в виде удушения до того, как нас бросят в костер.
Она посмотрела на него выразительным взглядом.
– Я предпочитаю умереть достойно, Жоан. Мне очень жаль, но вы хорошо знаете меня. Кроме того, нас приговорили к сожжению живыми. Я думаю, что, даже если мы унизимся, нам все равно не предоставят эту милость. Вы хотите дать этому негодяю Фелипу возможность насладиться своим последним триумфом?
Жоан вздохнул и обнял ее. Он бесчисленное количество раз пытался переубедить жену во время их бесед в тюрьме через щель в стене. Это была последняя попытка. То, что их ждало, было чудовищно, но он тоже не хотел умолять о снисхождении своего врага.
Когда все было готово, инквизитор вместе с Фелипом подошел к осужденным, чтобы предоставить им последнюю возможность покаяться. Один за другим люди соглашались.
– Своими действиями мы не совершили никакого греха ни против Бога, ни против людей, – сказала им Анна, когда до нее дошла очередь, но чуть раньше, чем инквизитор успел предложить ей милость. – Наша совесть чиста.
– Именно так, – подтвердил Жоан. – Мы исповедуемся, но каяться не будем.
Епископ Тортосы посмотрел в глаза Жоану, потом перевел взгляд на Анну, однако ничего не сказал и ушел, чтобы дать указания судебному приставу. Фелип тоже ничего не сказал, но оглядел Жоана с высокомерной улыбкой. Книготорговец даже не изменился в лице: его перестал волновать этот тип.
Осужденные стояли перед кострищем. Одного за другим солдаты отводили в сторону, где их ждал священник, палач и его помощник, одетые во все черное и в масках, скрывавших лица. Священник в последний раз исповедовал осужденных, и они, покаявшись перед Церковью и получив прощение, становились чистыми перед инквизицией. Затем осужденные вставали на колени, палач снимал с их шеи толстую веревку, чтобы тут же надеть более тонкую, свернуть ее жгутом и изо всех сил сдавить. Человек падал, а палач продолжал свое дело, чтобы удостовериться в смерти жертвы. После этого безжизненное тело было готово для того, чтобы бросить его в огонь, и солдаты складывали их рядом с чучелами из пакли, которые олицетворяли тех, кому удалось бежать, в ожидании момента, когда костер достаточно разгорится и можно будет бросить их в огонь.
