* * *
– Что-то ты бледна стала? – Глаза настоятельницы смотрели тревожно: Рогнеда в последние дни плохо выглядела. – Болит что?
Та отрицательно помотала головой:
– Нет, нет…
Но такой ответ не убедил матушку Ирину, она взяла монахиню за руку и снова вгляделась в ее лицо:
– Рука-то как лед. Останься сегодня в келье, я к тебе сестру Анну пришлю, пусть посмотрит. Или лекаря позову.
– Нет, никого не надо…
Несмотря на вялые протесты, Рогнеду все же уложили и напоили разными настоями. Ее долго расспрашивала и осматривала монахиня Анна, потом попросила настоятельницу поговорить наедине.
– Что? Что ты увидела? – Ирина чувствовала, что Анна чего-то недоговаривает, потому встревожилась еще сильнее.
– Я не знаю, только ее словно травили чем-то…
– Тра-авили? – изумилась настоятельница. – О чем речь ведешь? Кто у нас травить может?!
Но Анна стояла на своем – травлена Анастасия, по всему видно, травлена. Ирина задумалась. Может, сама травится, потому и не хочет, чтобы лекаря звали? Отправилась к Рогнеде. Та лежала бледней монастырских стен.
– Давно ли на исповеди была, сестра Анастасия?
– Два дня как!.. – слова давались Рогнеде тяжело.
– Да, помню, – растерянно кивнула настоятельница. – Ничего не скрыла?
– Причаститься хочу… Недолго мне осталось, чую…
Настоятельница долго слушала исповедь Рогнеды. Почти все уже давно знала: и о попытке убийства мужа, и о том, что оставила одного с чужими людьми маленького сына в Изяславле, и о договоре с Добрыней о девках для князя… Это удивило Ирину, теперь она поняла, почему так истово отмаливала бывшая княгиня грехи своего мужа – считала себя тоже в них виновной. Но сейчас ее интересовало совсем другое.
– Те грехи ты давно уж отмолила, прощенье испросила. А ныне ничего не было?
Рогнеда задумалась, долго смотрела мимо настоятельницы на стену, та не торопила, потом так же тихо произнесла:
– Меня травили, я ведаю…
– Кто?! – ахнула Ирина. – Почему?!
Рогнеда закашлялась, но собралась с силами и все рассказала.
– Новая послушница Евдокия… она была… у князя… сына ему родила… Хотела, видно, княгиней стать… Я Блуду сказала… чтоб убрал подальше… Вместе с сыном…
Ирина ахнула:
– Ты ведала, что она тебя травит, и молчала?!
– О том и прошу, чтоб грех на себе не держать. Помогла ей грех совершить…
– Да не о том думать надо! Давно травлена-то?
– Как Евдокия появилась…
Настоятельница поняла, что Анастасию не спасти: новая послушница и впрямь подавала еду, приносила ее по кельям, когда монахини сами не могли почему-то прийти. В монастыре уже два месяца. Ирина бегом выскочила из кельи, позвала монахинь. Вместе с остальными прибежала и Евдокия. Все думали, что Анастасия преставилась, даже креститься начали. Но Ирина вдруг указующим жестом ткнула в послушницу:
– Взять ее! Запереть и не выпускать! Она Анастасию травила!
Но Евдокия и не собиралась бежать, она стащила с головы черный плат, который носила в монастыре, и с вызовом смотрела на монахинь. С испугом закрестились все. Раздались голоса:
– Как же можно? За что?
Губы Евдокии изогнула презрительная ухмылка:
– Меня к князю не допустила и сама его не удержала.
– Уведите ее! Видеть не могу! Тебя ждет наказание…
– Пусть! – снова усмехнулась Евдокия. – Я свое сделала. Только думала, быстрее все получится.
Оказалось, что, увидев однажды бывшую княгиню среди монахинь, пришедших в Десятинную церковь, Евдокия, тогда еще Крижана, вдруг решила отомстить ей за давнюю обиду. За тем и в монастырь пришла. Она ошиблась в одном, не учла, что монахиня часто постилась и не всегда ела принесенную пищу. Но все же полученный яд делал свое дело, Анастасия тихо таяла. Настоятельница Ирина с тоской смотрела на бледную монахиню, ее точно что-то съедало изнутри, одни глазищи остались. И, не спрашивая согласия, отправила за князем.
Владимир, на счастье, был в Киеве, услышав, что Рогнеда умирает, примчался сразу.
Едва он успел зайти в монастырские стены, как к нему бросилась настоятельница Ирина:
– Прости, князь, не уберегли лебедушку белую!
За такой грех послушнице полагалась смерть, но князь вдруг решил иначе: если Анастасия умрет, то Евдокия пусть живет в ее келье, отмаливая свой грех, если сможет.
Владимир вошел в ложницу, невольно склонившись в низкой двери. Рогнеда уже не вставала, ее тонкие, точно высохшие руки лежали поверх накидки неподвижно, но бледное лицо все равно было на удивление красиво, даже несмотря на то, что щеки ввалились, а губы превратились в бледные ниточки. Зато глаза, казалось, занимали почти пол-лица. Рогнеда всегда славилась большими серыми очами, но сейчас они стали просто огромными и светились внутренним светом.
Владимир присел рядом, взял в руки ее тоненькую кисть, прохрипел:
– Как ты? Что болит?
Рогнеда улыбнулась одними глазами, но постаралась прошептать:
– Ничего… Как дети?
– Все хорошо, со всеми хорошо. Может, лекаря лучшего, у меня византиец есть?
Настоятельница Ирина, услышав такое предложение, засуетилась:
– Можно бы…
Рогнеда снова подала слабый, едва слышный голос:
– Не надо… лекаря… уже поздно… Князь, будь счастлив… и уходи, прошу тебя, уходи…
Слова дались ей с большим трудом, лоб покрыла испарина, бледная рука задрожала. А в глазах была такая мольба, что Владимир не посмел ослушаться. Но перед уходом наклонился к бывшей жене поцеловать в лоб и все же прошептал так, чтоб слышала только она:
– Я всегда любил тебя, только тебя одну…
Она ответила одними губами:
– Я знаю…
Это были последние слова гордой полоцкой княжны, против своей воли ставшей женой князя Владимира, но полюбившей мужа всей душой и оставшейся самой большой любовью в его жизни.
* * *
Владимир пережил свою беспокойную и такую любимую жену на целых пятнадцать лет. Византийку Анну – на пять. И даже успел… еще раз жениться!
Самой большой заслугой он считал поставленные по границе со Степью города, потомки – Крещение Руси.
Самой большой бедой последних десяти лет его жизни стало противостояние сыновей между собой и их противостояние отцу. Последние годы Владимира разительно отличались от прежних. Он сумел собрать воедино огромную страну, но не собрал свою семью, справившись с врагами, он не смог справиться с тягой к власти у собственных сыновей…
