– Наверное, это все магия того старого рисунка. А потом я снова увидел тебя. Плюс еще картину! Не знаю, что на меня нашло в тот момент! Просто я старый романтик, вот я кто! – неожиданно признался он, и лицо его погрустнело. – Прости, если я обидел тебя. Но хочу, чтобы ты знала, ради вас с Джоном я готов на все! И я навсегда останусь твоим надежным другом.
Роза смотрела на него, и ей вдруг страшно захотелось залепить ему по физиономии – вот по этой красивой и благородной физиономии. Со всего размаха! Но как можно? Да и время ли сейчас заниматься своими болячками? Ей нужно думать об отце. А еще о Мэдди. Кстати, она обещала забрать ее сегодня вечером домой.
– Пойдем, я тебе кое-что покажу! – позвала она Фрейзера, доставая связку ключей из ящика кухонного стола.
Фрейзер молча последовал за ней. Они подошли к амбару, и она старательно открыла все три замка, пока они не оказались перед комнатой, в которой Джон хранил свои приватные полотна.
– Папе надо будет на чем-то сосредоточиться, – проговорила она нерешительно, еще не будучи до конца уверенной в успехе своей затеи. – Надо чем-то занять его. В этой комнате собраны те работы, которые он никому не показывал. Он даже мне отказался их показать. Но ты входи! Взгляни на них, оцени их уровень, достаточно ли здесь полотен…
– Достаточно для чего?
– Достаточно ли их для организации полноценной выставки. Хотелось бы организовать выставку тех его работ, которыми он дорожит более всего. Он считает, что именно в них он наиболее полно раскрылся как художник. Я хочу, чтобы такая выставка прошла в твоей галерее. Продемонстрируй всему миру, какой он большой художник. Пусть все узнают имя Джона Джейкобза. Но главное, помоги ему вернуть самоуважение!
– Хорошо! – Фрейзер нерешительно взглянул на закрытую дверь. – Он же мне башку снесет, когда узнает, что я здесь творю!
– Ну, знаешь ли! – Роза нашла в себе силы слабо улыбнуться. – Всегда есть шанс остаться в живых!
Прошла, наверное, целая вечность, прежде чем Фрейзер вынырнул обратно. Роза сидела посреди огромной пустой студии, щурясь в последних лучах предзакатного солнца, залившего ярким сиянием все окружающее пространство, бесцельно наблюдая за тем, как пляшут пылинки, попадая в потоки света. Но вот она услышала, как за спиной негромко стукнула дверь. Фрейзер снова повесил замок и тщательно запер его.
– Итак? – устремила она на него свой взор.
Какое-то время он молчал, а потом вдруг схватил Розу в объятия и стал что есть силы кружить по комнате, а потом осторожно поставил на пол. Она замерла, слегка пошатываясь, испытывая легкое головокружение.
– Прости! – проговорил он раскаянно, с опозданием спохватившись, что его неожиданный порыв выглядел по крайней мере странным. – Я должен…
– Да говори же! Не тяни! – снова разозлилась на него Роза.
– Великолепно! – выдохнул Фрейзер одно лишь слово с блаженным выражением лица. – Роза! Это – великолепно, грандиозно, эпохально… Столько чувств! Такая экспрессия! Это будет не выставка, а самая настоящая бомба! Вот оно, истинное лицо гения! Да, именно так! Гения… Это будет самая выдающаяся выставка из всех, которые я организовывал когда-либо. И я уж постараюсь, чтобы весь мир узнал о ней.
– Отлично! Хорошая новость! Сейчас надо только подумать над тем, как сообщить ее папе.
17
Прошло три дня с тех пор, как Джон вернулся домой. Его привез Фрейзер на своей машине. Родной дом встретил Джона совсем не таким, каким он его оставил. Кабинет, в котором планировалось устроить комнату Розы, был перетряхнут сверху донизу и переоборудован под новую спальню Джона. Его кровать спустили вниз, в укромном уголке комнаты поставили стульчак для ночного горшка. Роза знала, какую бурю негодования вызовет этот предмет интерьера у ее отца, а потому она попросила Тильду особо поговорить с ним о некоторых вещах сугубо интимного свойства. Отец не должен бояться, что ей будет в тягость ухаживать за ним, или, тем более, стесняться своей немощи.
Роза заказала себе новую кровать, которую уже привезли и собрали в бывшей спальне отца наверху. Там они на пару с Тильдой тоже рачительно перебрали все пожитки отца: стопки книг и журналов, старые фотографии, картины и репродукции, которые грудами лежали вокруг его постели. Все было бережно рассортировано и перенесено вниз, в его новое жилище. Нельзя сказать, чтобы совместная работа по уборке дома сдружила двух женщин или как-то сблизила их, но обе были движимы одной целью: сделать максимально комфортными и спокойными последние недели жизни Джона. Нет, никакой приязни у Розы по отношению к Тильде не возникло, но исчезла прежняя враждебность, и на данный момент такие ровные и миролюбивые взаимоотношения вполне устраивали обеих.
Врачи сказали определенно: лечение не поможет их пациенту. Они могут лишь колоть ему обезболивающие препараты, чтобы сделать его существование относительно сносным. Правда, за то время, что он провел в госпитале, им удалось устранить непроходимость кишечника и тем самым снять боли, донимавшие его в последнее время. Роза с облегчением наблюдала, что прежнее страдальческое выражение, которое словно приклеилось к лицу отца, исчезло, черты разгладились и стали мягче. Накануне возвращения домой Роза навестила его в больнице, он был в самом благодушном настроении. Она коротко описала ему о тех перестановках, которые они с Тильдой осуществили в доме. Но все, заверила она его, сделано так, что ему должно понравиться.
– Я и сам подумывал перебраться вниз, когда мне стало трудно подниматься по лестнице, – ответил Джон грубоватым тоном, выслушав ее рассказ. – Но в любом случае спасибо! Знаю, ты изо всех сил стараешься сделать как лучше, чтобы помочь мне… А для меня самое главное – это знать, что ты рядом. Самая большая награда для меня, которой я, впрочем, не заслужил…
Пока ни Роза, ни тем более Фрейзер не рискнули завести с Джоном речь об организации персональной выставки его работ. Фрейзер сказал, что о выставке можно будет толковать только после того, как он выполнит весь объем подготовительных мероприятий. Для этого в том числе придется сдвинуть и график запланированных в галерее событий на ближайшие пару месяцев. И сделать это надо максимально деликатно, не ущемляя интересы других художников. Потом он намеревается отмобилизовать целую армию пишущей братии для освещения предстоящей выставки. Надо еще привлечь ведущих мировых специалистов в области арт-индустрии. Разумеется, времени у них в обрез и откладывать событие на бесконечно долгий срок они попросту не имеют права, но и открывать такую уникальную выставку без соответствующей обработки общественного мнения тоже нельзя. Должны быть фанфары, возвещающие миру о столь масштабном явлении, заявил Фрейзер. Много фанфар. В конце концов как-то поздно вечером они, сидя за кухонным столом и потягивая вино, сошлись на том, что Джону они объявят о предстоящей выставке только тогда, когда все подготовительные работы будут завершены.
Отношения между Розой и Фрейзером почти наладились. Та обида, которая выплеснулась у Фрейзера, ослабела или была запрятана очень-очень глубоко, в самых дальних уголках души. А на поверхности был безукоризненно вежливый, улыбающийся, дружелюбный Фрейзер. В своих разговорах они ни разу больше не коснулись тех волшебных мгновений и тех обещаний, которые дали друг другу в те несколько часов идиллической близости, проведенных ими в гостиной у Дженни. Сегодня просто невозможно было поверить в то, что счастье было от них так близко. Такое впечатление, что ничего и не было вовсе. Никогда! Фрейзер словно выжег каленым железом эти двадцать четыре часа из своей жизни и сделал это, не задумываясь. Сейчас у него своя, другая жизнь, в которой есть место только для Сесилии. Плюс хлопоты, связанные с галереей, постоянная готовность прийти на помощь Джону. Словом, недосуг ему вспоминать ту ночь в гостинице и холодное пасмурное утро, которое в одночасье разрушило все.
