Каким бы трудным, «безнадежным», «пропащим» ни был человек, которого мы воспитываем, в его душе всегда есть крупица хорошего. И если бы я не верил в эту крупицу, воспитание было бы тягостью для меня и мучением для того, кого я воспитываю. Что подумали бы о враче, который, войдя в палату к больным, сказал бы тяжелобольному: «Состояние ваше безнадежное, лечить вас не стоит, можете заказывать гроб»? Бессердечность такого врача была бы строго осуждена общественностью, и вряд ли он смог бы продолжать свою работу в больнице. А в школе аналогичную картину можно встретить очень часто. О том, что ученик «безнадежный», что из него ничего не выйдет, говорят не только самому ученику, но и родителям – принародно, на собрании. Открытое напоминание об умственной неполноценности ребенка, нарочитое стремление «пробрать», задеть самые чувствительные уголки сердца – это ничем не излечимая рана, удар палкой по нежному, чувствительному детскому сердцу, удар, который, повторяясь зачастую изо дня в день, огрубляет сердце, делает человека нечутким, безразличным к собственному достоинству. Вряд ли в школе – самой гуманной среде нашей общественной жизни – можно встретить что-либо более дикое и нетерпимое. Кровь закипает в сердце от возмущения, когда узнаешь о нелепых, бессердечных, но «сильнодействующих» средствах влияния на ребенка, которые по замыслу педагога должны заставить его хорошо учиться, быть примерным. В одной школе учительница привела на родительское собрание двух школьников-второклассников и заставила читать: один читал бегло, выразительно, эмоционально насыщенно, другой демонстрировал неумение читать: сбивался, переставлял слоги, читал не то, что написано. Выставление напоказ неумения, стремление изобразить неумение как моральное зло, публичное унижение человека – уже одно это большое зло. Но еще большее зло – зло, с которым не может примириться сердце, – заключалось в том, что школьник, не умевший читать, чувствовал себя перед родителями совершенно спокойно, его не беспокоило, не удручало, не обижало публичное унижение. Значит, нежное, чувствительное сердце перенесло уже так много ударов моральным ремнем, что самая чувствительная среди всего живого – душевная ткань стала твердой и мозолистой, не чуткой ни к наказанию, ни к доброму слову.
Задумаемся, почему в нашем обществе есть немало молодых людей и людей зрелого возраста, до которых, как говорится, не доходит ни доброе слово, ни наказание? Почему в одном прекрасном белорусском городе 18-летний юноша, которого судил народный суд за тяжкое преступление, на вопрос судьи о специальности с вызовом ответил: «Хулиган»? Да потому, что чуткое сердце, открытое добру, ласке, справедливости, подвергается в годы детства и отрочества несправедливым и ничем не оправданным наказаниям, унижениям, становится толстокожим, покрывается непроницаемым ледяным панцирем равнодушия.
Я получаю много писем от родителей и учителей. Вот о чем рассказывает учительница: «В первом классе есть у нас маленький такой, как колобок, Мишко… Заведен у нас в школе порядок: дежурные ученики пускают в школу только того, кто хорошо вымыл обувь. Хороший порядок, но… Мишко не успел вымыть ботинки и опоздал на урок. Директор выставил его в коридор и приказал: стой здесь, не сходи с этого места. Я не знала, что это директор решил проучить ребенка, смотрю – стоит Мишко лицом к стенке. “Почему ты стоишь?” – спрашиваю. Молчит, а в глазенках – слезины, как горох. Взяла я Мишко за руку, отвела в класс. И что бы вы думали? И директора, и всех учителей возмутил мой поступок, стали все приклеивать мне ярлычок: добренькой хочет быть, потакает нарушителям дисциплины. Горько и обидно слушать это. Дикость какая-то…»
Одна учительница написала в дневнике второклассника (конечно, к сведению родителей): «Володя на уроке все время улыбался». Мать прочитала, но не поняла, хорошо это или плохо, что ее сын улыбался. Но вот в дневнике вторая, грозная запись: «Володя продолжает улыбаться, примите строгие меры». Мать избила ребенка. Володя больше не улыбался.
Что, кроме возмущения, может вызвать письмо пенсионерки Е. Петровской (из г. Красного Лимана Донецкой области): «У нас сделали правилом: как только кто из учеников не слушает учителя или что-нибудь говорит с товарищем, его ставят у доски. Один ученик не встал у доски, а вышел из класса. Учительница пошла в канцелярию, звонит в милицию: такой-то ученик сорвал урок. Отправление в милицию “нарушителей” стало в городе обычным явлением. Учеников с плохим поведением не принимают в кружки. Девочек, которые учатся на тройки, запретили принимать в музыкальные школы, а в балетные кружки принимаются только отличницы. Завуч школы № 1 вызвала мать одного ученика, говорит ей: “Ваш сын бегает по школьному двору после занятий. До каких пор это будет?” Мать ответила: “А почему же ему не бегать? Что же здесь плохого?” Завуч ответила: “Ну, такой нахальной матери я еще не видела”».
Это они и есть, удары духовного ремня, калечащие ребенка, огрубляющие его душу, ожесточающие, делающие его бессердечным, равнодушным ко всем и, что особенно страшно – к самому себе, к собственной чести и достоинству. Задумаемся, каким гражданином станет человек, который уже в детстве побывал в милиции, не раз был выставлен на публичную «проработку» перед своими товарищами или даже перед родителями? Какого уважения к законам и правилам социалистического общежития можно ждать от того, кого уже неоднократно «обнародовали», чья душа была принародно вывернута? Для такого человека не будет ничего святого.
Только ласка является той чудодейственной духовной силой, которая способна уберечь человеческое сердце от огрубения и озлобления, от жестокости и равнодушия, от бессердечно-тупого отношения к тончайшим прикосновениям к сердцу, и прежде всего к доброму, ласковому, сердечному слову. Это основа моей педагогической веры. Может быть, у кого-нибудь из моих коллег эти слова вызовут ироническую улыбку: что же, будем ласковыми, а они нам на голову сядут. Тысячу раз убежден, что зло в детском сердце рождается только грубостью, бессердечностью, равнодушием взрослых, а не лаской, и на голову взрослому садится, становится нахальным, насмехается над добротой и лаской человеческой тот, кто не знает подлинной ласки и доброты, чье сердце огрубело, измозолилось. Ласка – это не сюсюканье и не детский лепет. Это – человечность. Это самая сущность, средоточие коммунистической педагогики, для которой истина – человек человеку друг, товарищ и брат – не красивая фраза, а плоть и кровь взаимоотношений между людьми. Коммунистическая педагогика, рождающаяся из практики самых человечных в мире отношений, является сплавом мысли, идеи человечности и сердечной доброты. Я бы сказал: это идея человечности, умноженная на доброту сердца каждого учителя как живой личности, как неповторимой человеческой души.
Ласка – это не потакание капризам, не бездумное удовлетворение прихотей изнывающего от безделья ребенка. Потакание капризам и прихотям развращает человека, огрубляет, ожесточает сердце ребенка так же, как и зло, равнодушие, бессердечность, потому что капризный, «заласканный» маленький человек видит только себя и и не видит людей, он – эгоист, а у эгоиста его собственный мир является центром вселенной. Речь идет о ласке и доброте, возвышающих человека, утверждающих в его душе самоуважение и уважение к людям, чувство собственного достоинства.
