– А что вы хотите, чтобы я сделал?
– Я хочу, чтобы вы ее успокоили. Я на все согласен. Я ей все верну и вообще все отдам. Но я хочу жить. Пусть бедно, но жить. А так, как сейчас, я больше не могу. Мне плохо.
И он заплакал.
Я взял в руки телефон. Владимир Николаевич от страха побежал в туалет или вниз покурить, что практически одно и то же…
Она сразу согласилась на встречу. И добавила:
– Я знала, что вы мне позвоните. А «трусишка зайка серенький под елочкой скакал», конечно, не придет?
Мы договорились попить чай в «Турандот» в пять часов.
Передо мной сидела холеная, красивая женщина с отличной фигурой и стальными серыми глазами.
Женщина позднего ар-деко. Конец тридцатых. Ну, может быть, сорок. Не больше. Элегантно одета. Едва заметная косметика. Пара колец. Всё вместе – на пять баллов. Каким кретином надо быть, чтобы ей изменять?
Я объяснил ситуацию. Она улыбнулась. Удивительно: лицо улыбалось, а глаза оставались стальными. Стало слегка не по себе.
– Я знала, что он придет именно к вам. А к кому еще? И я знала, что вы мне позвоните, потому что вам станет интересно. Документы у вас с собой?
Я достал папку. Она быстро просмотрела бумаги, отложила папку в сторону и внимательно на меня посмотрела.
– Сколько у вас было жен, Александр Андреевич?
– Считая своих или вообще на круг? – Я должен был все-таки держать марку клиента и язвить для приличия.
– А вы милый. Я думала, все будет значительно неприятней. Я зарегистрирую все, что вы принесли, за два дня. Все неприятности для вашего клиента после этого закончатся сразу. Я даже за свой счет найму грузчиков, чтобы вынести его чемодан и телевизор с дачи. Потом пусть Вова ищет уже какую-нибудь, на этот раз, Наташу Попову.
И опять улыбнулась. «Это была странная пара! – подумал я. – Владимир Николаевич в виде супруга ей идет, как мне гонорея».
– Я разошлась с первым мужем от усталости. Мы поженились, когда закончили школу, проучившись вместе десять лет. Владимир работал водителем у моего бывшего. Он был, да, собственно, и есть, большой и красивый парень. Тогда показалось, что такой мужчина рядом мне просто необходим по определению. И я решила сделать из водителя бизнесмена. Я сделала. Но сделать из шофера джентльмена так и не удалось. Когда он «представил» меня Лене Петровой, я не была оскорблена, мне было просто противно. Потом он очень топорно украл у меня дом и средства на некоторых счетах, предварительно спрятав свои… Вот я и захотела дать ему урок.
– Если вы действительно решили заняться в нашей стране идиотами, у вас большое поле деятельности! – не сдержался я.
– Когда я пришла в Следственный комитет с заявлением, то, проходя по коридору, увидела на какой-то двери табличку «майор юстиции Елена Петрова». Я не могла пройти мимо, хотя шла в другой кабинет. Моментально родился весь план. Мы разговорились с Леной, и она как женщина меня поняла. А остальное – дело техники и небольших капиталовложений. У меня есть еще неисчерпаемый запас Лен Петровых. Социальные сети – это кладезь работы. И всем там нужны деньги. И врачам, и студентам… А зная Володю, я была уверена, что его надолго бы не хватило…
И опять, но уже по-доброму, улыбнулась.
Я, кажется, сам начал влюбляться.
– У моей бабушки в Одессе была подруга Леа. Она была замужем за страшным гулякой. От Бори страдал весь город. Жена очень переживала, когда он не возвращался вовремя домой: не попал ли Боречка в больницу или под машину? Не арестовали ли случайно Борюсика? Когда его не стало, получив статус вдовы, Леа говорила: «По крайней мере, я теперь знаю, где он ночует…»
Мы посмеялись и начали прощаться. Прощались мы часа два. И расставаться нам совсем не хотелось. Поэт бы сказал (а это я): «Они разошлись, но остались вместе».
Дома, под впечатлением вечера, я рассказал любимой историю знакомства Марии с Леной Петровой. Ну и все дальнейшие события, вплоть до «Турандот». На всякий случай я решил остановиться до входа в ресторан. То, что потом было, уже интересно только узкому кругу лиц.
И, конечно, без имен. Любимой имена ни к чему.
– А ты бы что сделала на месте жены? – нелегкая меня дернула спросить подругу жизни.
– Я бы… Если б я не то что увидела, а что-то почувствовала, я бы просто тебя отравила. Сразу. Без выяснения отношений.
– А дети? – возмутился я, думая, что хотя бы теоретически надо пожалеть папу ради детишек.
– Дети пусть живут! – ответила любимая. – Дети (в отличие от тебя) – это святое. Идем пить чай.
Чай уже мне пить не хотелось. Как-то было не по себе. Я достал из холодильника йогурт, на всякий случай проверил сохранность фабричной крышечки и начал есть.
Мне показалось, что умнейшая йоркшириха Джессика тоже смотрела на мой чай с опаской.
Какой-то с возрастом я стал мнительный, что ли…
Первый раз в первый класс
– А мне нужна школа: двадцатая, пятьдесят седьмая или англо-американская!
Последний раз я слышал эту зануду несколько лет назад, когда ей понадобился муж. Вроде с тем вопросом справились. Теперь школа для маленького кучеряшки. А завтра муж будет не в состоянии… я что должен сделать?! Кажется, дама по моему лицу поняла, что перебрала… И перешла с доставаний на молитву:
– Ну пожалуйста, ну что вам стоит… Ну один звонок в администрацию… Вот вас разве родители отдали в простую школу, когда вы учились?
– Меня? Не совсем в простую. Я бы даже сказал, скорее сложную… И было это довольно давно…
…Мама с удивлением читала надпись в дневнике обожаемого первоклассника. Шел золотой октябрь…
Вообще-то меня отдали в школу в шесть лет. Дальше держать дома вундеркинда уже не было смысла. Как и все нормальные дети в нашей семье, в пять я бегло читал, разбирался в том, в чем разбираться было еще рано… и писал коряво, но много.
Надпись в дневнике я прочел маме с выражением:
– На уроке музыки и пения дразнил вместе с другими одноклассниками учителя. Музыкальная грамота – 5. Поведение – 2.
Тут я сделал театральную паузу. Дальше шла отсебятина, а точнее – отсашатина.
– Результат: общий бал – 7. Средняя оценка: три с половиной, или четыре с минусом. Что-то не так, мамочка?
Задатки адвоката начинали появляться уже в юном возрасте.
– Меня интересует, как ты дразнил учителя? – Глаза мамы смотрели на меня с живым интересом.
Как выяснилось потом, учитель музыки, очаровательный Иосиф Семенович Шляпентох вышел из лагеря всего за несколько лет до моего появления в школе и угодил прямо в «оттепель». Фраза, выданная в музыкальном училище: «Оглохший Бетховен писал лучше, чем некоторые остро слышащие современники» – стоила ему десяти лет без рояля и флейты, но с кайлом и лопатой. Он был приветлив, добродушен и мил, а кроме этого, всегда как-то застенчиво улыбался. На том уроке мы дразнили его известной школьной дразнилкой: «Шляпентох, чтоб ты сдох!»
