– Они каким-либо образом общались в тот день, до того как произошло убийство?
– Не думаю. Симон сказал, что он приехал слишком поздно и не успел спасти Уго.
Миньятто указал на раздел заявления, описывающий улики. Его палец навис под словами: «видеозапись с камеры наблюдения».
– Тогда что покажет вот это?
– Не имею ни малейшего представления.
Он поморщился и сделал у себя в блокноте несколько коротких пометок.
– Не могли бы вы мне кое-что объяснить? – спросил он, поднимая взгляд. – Я случайно услышал, как вы разговаривали с вашим дядей о выставке доктора Ногары. Почему вы решили, что кардинал Галуппо должен запугивать вашего брата в связи с выставкой, посвященной Туринской плащанице, когда уже доказано ее средневековое происхождение?
– Уго собирался доказать, что исследователи ошибались.
Миньятто с удивлением посмотрел на меня.
– Он также собирался рассказать, – продолжал я, – как плащаница оказалась здесь. Как попала в руки католиков.
Миньятто снова принялся записывать.
– Продолжайте.
– Ранее она пребывала на православной территории, в Турции, где работает мой брат. И возможно, Симон пригласил православное духовенство на выставку без разрешения секретариата.
Миньятто постучал ручкой по странице.
– И почему это важно?
– Потому что выставка Уго, возможно, дала бы понять, что плащаница не принадлежит нам. Она принадлежит еще и православным. Мы совместно владели ею, когда были единой церковью, до раскола тысяча пятьдесят четвертого года.
Как она пришла на Запад, я точно не знал, да и неважно, как она появилась, выводы все равно были одни и те же.
– Такое предположение вызвало бы полемику? – спросил Миньятто.
– Конечно. Оно могло бы спровоцировать борьбу за владение плащаницей. Особенно если мы бы высказали это предположение в музее, принадлежащем папе римскому.
Миньятто записал.
– И в этой борьбе, по вашему мнению, Турин наверняка проиграет?
– Турин наверняка проиграет при любом раскладе. Как сказал Уго, и без всякой борьбы плащаницу могут перевезти в реликварий собора Святого Петра. Обратно в Турин она не вернется.
– Таким образом, ваша теория состоит в том, что противники исследований Ногары хотят не допустить открытия выставки как таковой, – сказал Миньятто.
– Да.
Он поднял глаза.
– Иными словами, Ногару убили, чтобы он замолчал навсегда?
Я не признавался себе в этом так откровенно.
– Видимо, да.
– И тем не менее вы сказали, что людей запугивают – вас запугивают – потому, что кто-то считает Ногару хранителем некой тайны и хочет узнать, в чем эта тайна заключается?
– Да.
Он замолчал и покатал ручку между ладонями.
– Боюсь, отец Андреу, я вас не понимаю, – сказал он одновременно вкрадчиво и твердо. – Кто-то хочет сорвать выставку или сделать так, чтобы она прошла незаметно. И тем не менее вам угрожают, чтобы выяснить, чему она посвящена.
– Если вы мне не верите, могу показать послание, которое принесли ко мне в гостиничный номер.
Он нехотя согласился. А я впервые подумал, что он прикидывает, насколько мне можно доверять.
Когда я вернулся в спальню, Петрос уже заснул на кровати. Подоткнув ему одеяло, я вернулся к Миньятто с конвертом. Монсеньор изучил текст на обороте, но долго ничего не говорил.
– Мне нужно время, – сказал он наконец. – Я могу забрать это с собой?
– Да.
– Кроме того, мне необходимо подумать обо всем, что вы мне сейчас рассказали. – Он глянул на часы. – Мы сможем встретиться утром у меня в кабинете?
– Разумеется.
Он протянул мне визитку, написав на обороте: «10:00».
– У меня будет к вам еще несколько вопросов по выставке Ногары, поэтому, пожалуйста, подготовьтесь ответить на них. Тем временем я хотел бы как можно быстрее узнать, где находится ваш брат. Если что-то узнаете, пожалуйста, немедленно со мной свяжитесь.
Я кивнул, а он поднялся и убрал исковое заявление в портфель.
– И последнее, – сказал Миньятто, щелкая замками. – Вам необходимо поговорить с вашей экономкой о взломе.
– Она не лгала о случившемся.
– Святой отец, – он понизил голос, – вы просите меня поверить в теорию убийства, которую я считаю невозможной. В свою очередь, мне нужно, чтобы вы сделали то же самое. Поговорите с экономкой. Я должен знать, почему жандармы пришли к такому заключению.
Глава 15
Миньятто ушел, а я еще некоторое время побыл один. Я смотрел на стул, где только что сидел Симон. На красную скатерть, куда он положил бумаги, не взглянув на них. Когда Миньятто ушел, я вдруг понял: мой брат наконец сделал это. Сам себе перерезал глотку.
У нас религия капитанов, стремящихся потонуть вместе с кораблем. Хотя мы учим наших детей, что худший поступок Иуды – хуже, чем предательство Иисуса, – самоубийство, на самом деле жизненные силы нашей веры движет неиссякающая воля к самоуничтожению. «Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за други своя», – говорит Иисус в Евангелии от Иоанна. Я не понимал, зачем Симон это делает. Ради Уго? Ради памяти нашего отца?
Или ради меня?
Через несколько месяцев после смерти отца, когда Симону было семнадцать, мы с приятелями из швейцарских гвардейцев пошли в бар и застали там группу жандармов, которые устроили турнир по армрестлингу. Неофициальный – просто полицейские решили выпустить пар. Симон был слишком юн даже для получения водительских прав, но вымахал уже так, что стал самым высоким человеком в стране. Кроме того, после смерти отца он завел привычку ежедневно колотить в спортзале швейцарской гвардии боксерскую пневматическую грушу. И к тому времени предплечья у него стали толще бицепсов, и жандармы, впечатлившись торчащими из-под закатанных рукавов мышцами, захотели посмотреть, на что «этот пацан» способен.
Гвардейцы относились к моему брату покровительственно. Мы с ним тогда понемногу скатывались в темный омут, который оставила после себя смерть отца, и никто не понимал нашего одиночества лучше, чем эти мальчишки из дальних кантонов. И в тот день в баре они потащили Симона к выходу – но офицер приказал им остановиться. Хотел посмотреть, что будет дальше.
Первую схватку Симон проиграл. Он убрал локоть со стола – нарушение! – и жандарм впечатал его в дерево. Но они начали заново, и офицер обучил Симона кое-каким хитростям. На этот раз брат выиграл, чуть не сломав сопернику руку. Так все и началось.
В тот же вечер офицер отвел Симона в свою квартиру в швейцарских казармах и задал ему два вопроса. Верно ли, что Симон собирается стать священником? И не хочет ли он задуматься о другого рода службе его святейшеству?
