На миг ее лицо осветила нежность. Ее, как впервые, трогала моя преданность брату, которая сейчас, после всех лет разлуки, заиграла для нее новым смыслом.
– Я могу чем-нибудь помочь? – спросила она.
– Не знаю. – Я постарался, чтобы мой голос прозвучал абсолютно бесстрастно. – Надо подумать, как будет лучше для Петроса.
– Алекс! – решилась она. – Я бы все отдала, чтобы увидеть его!
Прежде чем я успел подумать, у меня само вылетело:
– Тогда я хочу, чтобы ты с ним встретилась!
– Хорошо, – сказала она и выпрямилась. – Я бы очень этого хотела.
Она то и дело бросала взгляды на радиоуправляемую машинку Петроса, стоявшую на полу. Красный «мазератти» со сломанной осью, пострадавшей от лихаческого наезда на средневековую стену. На дверце Петрос нацарапал свое имя. Мона не могла отвести глаз от его неловких каракулей.
– Безумно бы хотела… – повторила она тише.
Почувствовав, как много значат для меня эти слова, я понял, что пора приостановиться. Если надежда приходит так легко, не менее легко придет и разочарование.
– Нельзя, пока Петрос не будет готов, – сказал я. – А мне нужно время, чтобы его подготовить. Нельзя, чтобы ты просто пришла и постучалась как ни в чем не бывало.
Она сжалась, заперлась в своем молчании.
Я наконец встал и сказал:
– Петрос сейчас во дворце у моего дяди. Мне нужно к нему.
– Конечно.
Мона поднялась. Стоя, она казалась сильнее. Она поплотнее закуталась в свитер, задвинула стул на место. У дверей замешкалась, предоставляя мне возможность распоряжаться нашим прощанием. Но мысль о ее отъезде наполняла меня предчувствием бескрайнего одиночества. Если утром она вернется в Витербо, мне придется таиться от Петроса. И я тогда не смогу сказать ему, что сегодня произошло.
Мои колебания усиливались, и Мона подняла руку, словно коснулась стеклянной стены.
– Вот мой номер, – сказала она. В руке у нее был зажат клочок бумаги с заранее написанным телефоном. – Позвони мне, когда вы с Петросом будете готовы.
Когда она ушла, в квартиру тихонько вернулся Лео. Он ничего не сказал. Мы возвратились к самым старым привычкам нашей дружбы. В молчании он прошел со мной обратно до дворца Лучо.
У двери он похлопал меня по плечу и многозначительно посмотрел в глаза.
– Если захочешь поговорить… – сказал он и сделал рукой движение, как будто звонит по телефону.
Но мне не хотелось.
Петрос спал. Он перевернулся на кровати, так что ноги почти касались подушки. Я подвинул его, и мальчик открыл глаза.
– Babbo, – отчетливо произнес он и снова провалился в бездну.
Я поцеловал сына в лоб и погладил по руке.
Матери, жившие по соседству, спрашивали, как справляется отец-одиночка. Они видели меня на детских праздниках, на собраниях, где подрастающие ученики должны были подружиться, пока не начались занятия в школе, и говорили, как Петросу повезло, что у него есть я. Они даже не подозревали, что я – призрак. Затонувший корабль, которого тянет на поверхность маленький мальчик, свисающий с турника на детской площадке. Бог забрал Мону, но оставил мне Петроса. Но теперь она на расстоянии одного телефонного звонка. А я не знал, смогу ли заставить себя набрать эти цифры.
Я помолился за Симона и решил лечь на полу. Пусть мой мальчик получит кровать в свое полное распоряжение. Но прежде чем на цыпочках выйти из комнаты, я прошептал ему на ухо:
– Петрос, она вернулась!
Глава 18
Петрос проснулся на рассвете. Лучо и Диего еще не встали, но на кухне кулинарничали монахини: готовили последние летние овощи – чистили морковку и мыли салат. И похоже, не возражали, чтобы в этот безмятежный час им составил компанию маленький наполеон, который решительно вошел, прошагал между ними, раздвигая руками их юбки, как шоумен театральный занавес, и сказал:
– А где мюсли? У вас какие есть?
Ни один уважающий себя итальянец не станет есть на завтрак мюсли, но Майкл Блэк научил меня американскому завтраку, еще когда я был мальчиком, а позже он познакомил Симона с американскими сигаретами. Что сказала бы Мона, узнав, что ее сын унаследовал мою привычку?
Она была повсюду, жила в косых солнечных лучах. С тех пор как Мона покинула нас, я всегда ощущал ее присутствие в ранние часы, в тишине, укутывающей мир, когда сны мешкали на границе дня и ночи.
– Мне, пожалуйста, «Медовые капельки»! – заявил Петрос, роясь в ящике со столовыми приборами.
Он выудил оттуда ложку и шлепнулся на стул, ожидая, когда его обслужат.
Я сам принес ему мюсли. До рождения Петроса такой еды во дворце не водилось. В его возрасте я, помнится, попросил у Лучо на завтрак во второй день от Рождества кусочек панеттоне, а мне сказали, что панеттоне уже весь выбросили. Попивая эспрессо, я разглядывал пакет молока, стоящий рядом с миской Петроса. Свежего, только что с папских пастбищ в Кастель-Гандольфо. Болезненным уколом вернулась действительность.
Нашел ли Лео Симона? Далекий звон колоколов означал, что сейчас половина восьмого. Два с половиной часа до нашей встречи с Миньятто.
– Можно я с мальчишками в футбол погоняю? – спросил Петрос, когда доел миску и отнес монахиням, чтобы помыли.
Предсеминарские мальчики брали его играть в уличный футбол – выгодно быть сыном учителя! – но Петрос, кажется, не понял, что сейчас еще очень рано.
– Нам кое-куда надо сходить, – сказал я. – В футбол по дороге погоняем, вместе.
У дворца на клумбах, выполненных в форме герба Иоанна Павла, работали бригады папских ландшафтных дизайнеров – трудяги вышли спозаранку, до полуденного солнца. Старший садовник, у которого тоже были дети, улыбнулся, завидев, как мы ведем мяч вниз по крутой дорожке. Суровое место для тренировки. Склон был таким крутым, что в грозу ступеньки, соединяющие тропинки, превращались в водопады. Тренироваться здесь владеть мячом – все равно что учиться плавать на Тибре, выгребая вверх по течению. Но Петрос был упрям и, как его дядя, предпочитал непобедимых врагов. После нескольких месяцев поражений в войне с силой тяжести и беготни за улетевшими мячами к подножию базилики Петрос мог пропрыгать вниз по склону на одной ноге, второй стуча по мячу. Глядя на такие достижения, другой садовник жестом показал ему: «Отлично!» Футбол – вторая идея, которая нас всех здесь объединяет.
– Куда мы идем? – спросил воодушевленный Петрос.
Однако, когда я указал на здание, он тяжело вздохнул.
Музеи открывались только в девять, но, поскольку ватиканские офисы начинают работу в восемь, закрываясь к часу дня, у меня оставалось всего полчаса, чтобы спокойно взглянуть на выставку, пока не появились кураторы. Мне нужно было подготовиться к вопросам Миньятто.
