Я кивнул и прошептал:
– Да. Пора.
Он схватил меня за руку и потянул, призывая вставать.
– А теперь что будем делать?
Я не знал. Теперь просто не знал.
Глава 19
Приемная Миньятто находилась на другом берегу Тибра, на виа ди Монсеррато, сто сорок девять. Мы прошли десяток церквей, папскую семинарию и несколько ренессансных зданий, отмеченных табличками, сообщающими, где раньше стояли дома святых. Квартирами здесь владела церковь, по сходной цене сдавая их папским служащим. Так что район, где жил Миньятто, фактически – продолжение Ватикана.
Мы пришли рано, но я не знал, куда еще пойти. Мы с Петросом сидели на ступенях церкви и пытались позвонить на мобильный Симону, однако он не отвечал. Если телефон включен, к вечеру сядет аккумулятор. Если выключен, то Симон сделал свой выбор. Его молчание стало абсолютным.
– Я домой хочу, – сказал Петрос.
Домой. Где он, дом?
Я посадил его к себе на колени и сказал:
– Петрос, прости меня.
Он кивнул.
– Будет трудно, – сказал я ему. – Но мы прорвемся.
Открытие Уго наверняка фигурирует в деле, начатом против Симона. Все православные священники, которых он пригласил на выставку, придут в ужас и ярость, и самое большое унижение выпадет моему брату. Незаконченные выставочные залы наводили на мысль, что Уго убили для того, чтобы не дать тайне вскрыться. Угрозы, которые получили я и Майкл, тоже несли в себе отголоски этого плана.
«Скажи нам, что прятал Ногара».
Меня обуревали странные чувства. Одолевали мысли о Моне. Наваливалась боль потери – хотя никакой видимой причины на то не было. Переживание потери жены словно переросло в страх потерять брата.
– Монсеньор Миньятто нам поможет, – сказал я. – Пойдем найдем его.
– А мы можем вместо него найти Симона? – выдвинул Петрос встречное предложение.
– Петрос, давай попробуем завтра.
Он покатал мяч перед собой по булыжной мостовой и попробовал выполнить свою марсельскую рулетку, финт, который должен был помочь ему отработать Симон.
– Ладно, – сказал он, раз за разом повторяя прием. – Давай завтра, – повторил он.
В его голосе угадывалось разочарование. Но лишь угадывалось. Жизнь научила этого малыша не огорчаться крушению надежд.
Когда мы дошли до дома номер сто сорок девять, Петрос нажал кнопку, домофон, зажужжав, впустил нас, и мы поднялись на верхний этаж.
– Вы слишком рано, святой отец, – начал Миньятто.
Но потом увидел идущего следом за мной Петроса и с едва заметной заминкой добавил:
– Но прошу вас, входите.
Приемной служила комната в его небольшой квартире. Каноническим правом денег не заработать, и люди в положении Миньятто часто подрабатывали профессорами понтификальных университетов или редакторами церковных журналов, с гор достью занимая свое место в священническом среднем классе.
Кабинет оказался скромным, но красивым. Восточный ковер, хотя и начал протираться, являл следы былой элегантности. Атмосферу по большей части создавали полки с юридическими текстами. Столик из каповой древесины с ножками рококо, стоявший рядом с письменным столом Миньятто, вполне мог оказаться честным антиквариатом. Небольшую столешницу украшала непременная фотография Миньятто с Иоанном Павлом. Оба выглядели намного моложе, чем сейчас.
– Петрос может где-то поиграть, пока мы будем разговаривать? – спросил я.
У Миньятто чуть порозовели щеки.
– Конечно, – сказал он.
Он повел Петроса в прихожую, и я понял, как смутил монсеньора. На кухне едва хватало места для стола и стула. Кроме нее, в квартире оставалась только спальня строгого вида: распятие над кроватью и крохотный телевизор на узком столике с салфеткой.
– Ему можно смотреть телевизор? – спросил Миньятто.
– А сколько у вас каналов? – невинно осведомился Петрос.
Монсеньор протянул ему пульт дистанционного управления:
– Только те, что ловятся через антенну.
Когда мы остались в кабинете одни, я сказал:
– Монсеньор, я только что был в Музеях. Вам необходимо кое-что узнать о выставке Уго.
Я все рассказал – и о недооформленных залах, и о находке, которая может перевернуть весь вопрос о том, кому принадлежит плащаница.
– Я ошибался, – признал я. – Секретариат вряд ли пытается отменить открытие выставки. Если уж на то пошло, они скорее постараются сделать так, чтобы шоу продолжалось.
– Тогда мы нашли мотив для вашего брата, – помрачнел Миньятто.
– Нет. Он бы никогда не убил Уго.
Монсеньор покрутил головой, взвешивая факты.
– Его высокопреосвященство, – сказал он, подразумевая Лучо, – сообщил мне, что отношения с православными христианами имели для вашего брата особое значение.
– Но Уго сделал бы для моего брата все, что угодно. Симону стоило лишь попросить.
Произнеся это, я задумался, не так ли все и произошло. Уго попытался связаться со мной и рассказать о том, что он обнаружил. Но сначала обратился к Симону. И если Симон просил его молчать, результатом могли оказаться недоделанные залы и внезапный интерес секретариата к причинам, вызвавшим такую смену настроения.
Миньятто что-то долго записывал, потом вложил бумагу в папку.
– Вернемся к этому позже, – сказал он. – Сначала мне необходимо задать вам несколько важных вопросов. Прежде всего, я не слышал ни слова о местонахождении вашего брата. А вы?
– Нет. Но один человек по моей просьбе это выясняет. Сколько у нас времени?
– Будь это обыкновенный суд, мы располагали бы несколькими неделями или даже месяцами. Но здесь все развивается с ошеломительной быстротой. Надеюсь, у нас есть хотя бы неделя.
К моему удивлению, он улыбнулся.
– Поскольку с прошлого вечера… события получили некоторое развитие.
Он сделал паузу, роясь в пачке бумаг, и я задумался о его словах. Меня порадовали бы хорошие новости, вот только те, что еще вчера считались хорошими, сегодня уже не казались такими радужными.
Миньятто протянул мне распечатанный конверт.
– В исковом заявлении упомянуто личное дело вашего брата, хранящееся в секретариате, но я не получал его копию с acta causae
[15], посему подал прошение о его предоставлении. Час назад с курьером пришло вот это. – Он сделал приглашающий жест. – Открывайте, взгляните. Как прокуратор, вы имеете право с ним ознакомиться.
Внутри лежал один-единственный документ на бланке.
