Мальчики, увлеченные моей логикой, не задумываясь, покачали головами.
– Конечно нет, – сказал я. – Это будет ошибкой. Так что велит делать судье каноническое право? Отдать должное каждому свидетельству и следовать здравому смыслу, чтобы понять, где кроется истина. Нельзя принимать все, что вы слышите, за чистую монету. – Я изо всех сил постарался не бросить на Джорджо сердитый взгляд. – И вы никогда не должны верить слухам, которые предполагают плохое о хорошем человеке. Потому что, как учат нас Евангелия, мы рискуем обвинить невиновного.
Последнее предложение я выделил многозначительным взглядом. Может быть, мальчики помладше не понимали, о чем я говорил, но старшие – поняли. Некоторые выглядели пристыженными. Другие кивнули, соглашаясь. А потом вдруг Петрос расплакался.
Рядом с ним сидел Джорджо, и в первый миг я подумал, что он сказал Петросу что-то нехорошее.
Сын с воплями подбежал ко мне, я поднял его на руки и спросил:
– Что он тебе сказал? Что случилось?
Но только я приготовился обрушить упреки на Джорджо, как заметил нечто в отдалении. В другом конце тропинки стояла одинокая фигура. Неподвижная, почти скрытая садовой статуей. За нами следила женщина.
Я застыл, держа Петроса на руках, а она закрыла себе рот обеими руками.
Женщина шла за нами, не в силах остановиться. Сейчас, когда она так близко, ей необходимо было взглянуть на сына.
– На сегодня все, ребята, – срывающимся голосом произнес я. – Пожалуйста, возвращайтесь сейчас к себе.
Некоторые мальчишки обернулись – посмотреть, что привлекло мое внимание. Но Бруно увел их прочь. Один за другим они исчезли в спальном корпусе.
Я пытался понять, что сделала Мона. Как заставила Петроса расплакаться. Меня удивило, что она нарушила наш уговор.
Петрос посмотрел на меня большими, сверкающими от слез глазами и что-то прошептал мне на ухо. Поначалу я даже не понял.
– Что с тобой? – спросил я. – Что случилось?
Он тяжело дышал. Слова получались невнятными.
– Джорджо сказал, что Симон в тюрьме!
Я поднял глаза. Джорджо уже ушел.
– Это неправда, – сказал я Петросу и крепко его обнял, словно впрыснутый яд можно было вытопить из его души. – Джорджо не знает что говорит.
Но Петрос, плача, прошептал мне на ухо:
– Джорджо говорит, что Симон убийца!
– Он лжет, Петрос, – сказал я. – Ты же знаешь, что это неправда.
Когда мальчики ушли, Мона подошла поближе к нам. Ее лицо искажала мука. Она видела, как Петрос плачет.
Я махнул ей, чтобы уходила, но она уже остановилась. Она все понимала сама.
– Не обращай на Джорджо внимания, – прошептал я Петросу. – Он просто пытался тебя расстроить.
– Хочу увидеть Симона!
Я прижался к нему лбом.
– Мы не можем.
– Почему?
– Ты помнишь, что он сказал, прежде чем уйти? Что ты ему пообещал?
Петрос кивнул, но вид у него все равно был несчастный.
Крепко обнимая его, я представил, как мои министранты возвращаются к себе в спальный корпус, разнося новости. Сколько уже людей в стране знают?!
Мона стояла в сотне футов и все еще смотрела на нас. Мне следовало на нее рассердиться. Ей нельзя находиться здесь; мы вместе приняли это решение. Но я понимал веление души, которое привело ее сюда. Некоторое время мы смотрели друг на друга через плечо Петроса. Она, как видение, парила на вершине холма. Наконец она подняла руку, показывая мне, что уходит.
Я взял Петроса за плечи и предложил пойти выпить апельсиновой фанты. Безопаснее уйти отсюда за стены, чем рисковать, оставаясь здесь. Любой, с кем мы столкнемся, может знать про Симона.
Но Петрос сказал:
– У prozio есть апельсиновая фанта. Я хочу обратно во дворец.
В апартаменты Лучо. В его возрасте этого места я боялся больше всего на свете.
– Ты уверен? Никуда больше не хочешь?
Он покачал головой.
– Хочу играть в карты с Диего.
Он обнял меня обеими руками за ноги и крепко прижался.
– Хорошо. Туда и пойдем.
Он достал из-под куста футбольный мяч, чтобы отнести его домой. Как и на всех игрушках, Петрос крупно написал на нем свое имя, боясь потерять. Он не представлял, в каком я смятении. Все в моей жизни перевернулось. Мона так близко, а Симон так далеко.
– Пошли, – сказал я и показал на дворец Лучо, стоящий на холме. – Давай наперегонки!
Глава 21
Чудеса детского восприятия. Едва Петрос погрузился в партию скопы с Диего, Джорджо превратился в смутное воспоминание.
– Babbo, ну правда, где Симон? – всего один раз спросил он, не отрываясь от карт.
– С кем-то разговаривает насчет выставки господина Ногары, – ответил я.
Петрос кивнул, соглашаясь признать это важным делом.
– Диего, – сказал он, – раздай еще раз?
Пока они играли, я позвонил Лео, узнать, не слышно ли чего про Симона. Голос гвардейца звучал странно:
– Дай мне час времени. По-моему, мы тут напали на след.
Пока я ждал, у меня появилась идея. Я решил пробраться в спальню Симона и посмотреть, что он там оставил.
Комната оказалась почти голой. На тумбочке и на письменном столе ничего не лежало. Бумажник и мобильный у него, видимо, были с собой, когда его увели. В шкафу одиноко висел старый отцовский портплед. К нему прикололи написанную рукой Диего записку, где сообщалось, что Симон забыл этот портплед в машине, которая везла его из аэропорта. Брат, похоже, не притрагивался к портпледу, но в одном маленьком внешнем кармане обнаружилась небольшая коричневая книжица с золотой эмблемой в виде папской тиары и ключей. Под ней значилось: «PASSEPORT DIPLOMATIQUE». Я открыл первую страницу.
На правой стороне находилось фото Симона в сутане и напечатанные красным слова: «SEGRETERIA DI STATO – RAPPORTI CON GLI STATI». «Государственный секретариат – Отдел отношений с государствами». Мой взгляд перескочил на каллиграфически выписанные латинские слова.
«Преподобный Симон Андреу, секретарь второго класса, Государственный секретариат. Паспорт действителен в течение пяти лет до 1 июня 2005 года».
Снизу стояла подпись госсекретаря: «Д. Кард. Бойя».
Я пролистнул страницы до раздела виз и штампов о въезде и выезде. Здесь тоже никаких сюрпризов. Болгария, Турция и Италия. Больше нигде не был. Даже даты совпадают с поездками, которые я припоминал.
Я продолжал поиски. За молнией внутреннего пластикового кармана портпледа нашелся ежедневник. Внутри торчал адресованный Симону конверт, подписанный знакомым почерком. На штемпеле значилась дата трехнедельной давности. Уго послал это письмо Симону в нунциатуру всего за несколько дней до того, как отправил мне последний мейл.
