– То есть?
– Время не отмечаем. Путевок не заполняем. Они хотели, чтобы на бумаге все выглядело как обычный день.
Небо стало тяжелым и таким высоким, что закружилась голова. То же самое говорил и капрал Эггер о журнале на блокпосту – машины въезжали и выезжали, не оставляя пометок в документах. Количество неизвестных в уравнении росло.
– Дальше – больше, – продолжил Джанни. – Нам говорят, что из машины мы можем выходить только для того, чтобы открыть пассажиру дверь. По имени никого не называть. Везти надо их сорок пять минут в один конец, при этом не произнося ни слова.
– Почему?
– Потому что эти ребята вроде как не говорят по-итальянски, не знают Рима и не любят пустой болтовни.
– И кто они?
Он глубокомысленно пощипал воображаемую бородку, потом указал на меня:
– Священники! Как ты.
У меня чаще забился пульс. Православные священники, которых Симон пригласил на выставку!
– Сколько их было?
– Не знаю. Человек двадцать-тридцать.
От удивления я мог лишь молча таращиться на него. Отец пригласил в Турин на объявление результатов радиоуглеродного анализа девятерых православных священников. Приехали четверо.
– Можешь точно описать, как они были одеты? На них были кресты?
Эти подробности подскажут, откуда гости родом. Родовое древо православия расщеплено на две ветви, греческую и славянскую. Славянские священники носят на шее крест, а грекам подобное не разрешается.
– На моих кресты точно были, – сказал Джанни.
Видимо, священники славянской традиции, из Сербии или из Румынии.
– На шапке, – прибавил Джанни.
– Ты уверен? – растерялся я.
– Маленький такой. – Джанни сжал пальцы в щепотку. – С ноготь.
Знак высокопоставленного славянского епископа. Или даже митрополита – второго по значимости из всех восточно-христианских рангов. Это православная «высшая знать», над которой стоят только былые собратья папы римского, патриархи.
– У кого-нибудь из них висела цепь на шее? – спросил я. – С изображением?
– Как амулет с Мадонной? Конечно, у одного моего такой был, – кивнул Джанни.
Значит, он прав насчет маленьких крестиков. Медальоны – еще один знак православного епископа. Я постарался не показывать своего любопытства. Если епископ принял приглашение Симона – это огромная удача! Я не мог поверить, что мой брат смог все это устроить.
Однако чем успешнее была его дипломатия, тем опаснее становилось открытие Уго о тысяча двести четвертом годе. Я с тревогой представил себе грядущий судебный процесс.
– Давай вернемся назад, – сказал я. – Ты говорил, они перенесли встречу в Кастель-Гандольфо. Где она изначально планировалась?
– В Садах.
– А где именно в Садах?
Если я прав, то все складывалось воедино.
– В Казине.
Все так. Письмо Уго сообщало о встрече в Казине. Наверняка это она и есть: встречу в Кастель-Гандольфо и обсуждали Уго и Симон несколько недель назад, и на ней Уго значился в списке докладчиков с выступлением о своем открытии. Место могли изменить в последнюю минуту, но собрание планировалось очень задолго.
– Пассажиры, которые ехали в Кастель-Гандольфо, – они все были священники? – спросил я.
Джанни кивнул.
Значит, не врал календарь, который нашел Диего: встреча не имела отношения к заседанию Понтификальной академии наук. Ученые академии – люди светские. А на этом собрании главная роль отводилась православным.
И тем не менее это не объясняло смену места проведения встречи.
– Разве в Казине не поместятся двадцать-тридцать человек? – спросил я.
– Вполне поместятся.
Значит, причина – не размер аудитории. И зачем в стране, где более чем достаточно роскошных залов для заседаний, выбирать для проведения мероприятия новое место, находящееся в сорока пяти минутах езды? Единственное преимущество Кастель-Гандольфо – его закрытость.
– Почему вам сказали не заполнять путевые листы? – спросил я. – Кто-то не должен был узнать?
Этот приказ поразил меня чрезмерной осторожностью. Немногие знали, что путевые листы вообще существуют, не говоря уже о том, чтобы оказаться в состоянии добыть их и разведать место проведения встречи.
Джанни показал рукой куда-то наверх, давая понять, что ответ лежит вне его компетенции. Но меня настораживала последовательность событий. Пытаясь сопоставить в уме даты, я прикинул, что Майкл подвергся нападению примерно в то же время, когда Уго написал памятное письмо. И с той минуты всё – засекреченная перевозка плащаницы, тайком перенесенное место заседания, полное молчание Симона, начавшееся еще до обвинения в убийстве Уго, – всё это наверняка последовало в ответ на инцидент с Майклом. Нападение на него могло оказаться предупреждением: мол, о деятельности брата стало известно. В памяти всплыли слова Миньятто о прослушивающемся телефоне Симона. Если случилась утечка, она могла начаться с того, что Уго и Симон слишком открыто обсуждали встречу в Казине.
Мое молчание, похоже, тревожило Джанни.
– Ну так что, – спросил он, лопая шарик мятной жевательной резинки, – с Симоном все будет в порядке?
Я оказался не готов к такому вопросу.
– Конечно. Ты же знаешь, он никого не убивал.
– Ни при каком раскладе, – кивнул Джанни. – Я так и сказал ребятам: окажись он там, он бы сам встал на пути той пули!
Я вздохнул с облегчением. По крайней мере, хоть кто-то в этой стране помнил настоящего Симона. Мы оба видели, как мой брат сражается на ринге, Джанни знал, на что способен Симон, но знал и то, что Симон умеет остановиться.
– Расскажи мне про «альфу», которую пригнали из Кастель-Гандольфо.
– Там у них, должно быть, что-то случилось. Жандармы спрашивали у механиков что-то про водительское сиденье.
Миньятто не одобрил бы дальнейших моих слов, но я все равно сказал:
– Ты можешь спуститься и посмотреть? Все, что ты выяснишь, может оказаться полезным.
– Та «альфа» не здесь. Она в другом гараже, который приспособили под штрафстоянку.
Даже машину Уго прячут. Кастель-Гандольфо начинал казаться мне «черным ящиком». Если не узнать, что случилось на том холме, бороться с обвинениями против Симона будет невозможно.
– Я поспрашиваю, – вызвался Джанни. – Уверен, кто-нибудь из шоферов заходил на стоянку после того, как поставили «альфу».
Но мне нельзя было допустить, чтобы Джанни расспрашивал. Как нельзя было довольствоваться увиденным чужими глазами.
– Джанни, мне придется попросить тебя еще об одном большом одолжении. Мне нужно увидеть ее самому.
