– Симон придет? – спросил я.
Тон Миньятто был строго профессиональным, бесцветным.
– Он в списке присутствующих. Другой вопрос, отпустил ли его кардинал Бойя.
– Мы ничего не можем сделать?
– Я делаю все, что в моих силах. А пока, пожалуйста, разъясните мне решение вашего дяди.
– Какое решение?
Миньятто подождал, словно рассчитывая на другой ответ. Наконец он сказал:
– Его высокопреосвященство уже в зале суда. Час назад он проинформировал меня, что сегодня собирается сидеть за столом в качестве прокуратора.
Я метнул взгляд в сторону дверей зала суда и сдержался, ничего не сказав.
Миньятто старался не выказывать раздражения. Но его мнение о нашей семье не улучшилось.
– Мне кажется, он мог бы с вами заранее переговорить. Так или иначе, я подал суду заявление о придании ему статуса locum tenens. Боюсь, что при вашем отсутствии.
Locum tenens. По-латыни – «заместитель».
– Мне нельзя зайти внутрь?
– Сегодня – нет.
– Зачем он это делает?
Миньятто понизил голос.
– Он сказал мне, что хочет поддержать вашего брата, когда тот будет давать показания. Его высокопреосвященство полагает, что две ночи домашнего ареста могли изменить позицию отца Андреу.
Я был зол на Лучо, который сделал из меня идиота. Но если он считает, что может заставить Симона говорить, значит у него есть на то основания. К тому же его решение предоставило мне возможность, которой я ждал.
Я достал телефон Уго и сказал:
– Вы должны кое-что узнать, прежде чем зайдете внутрь.
Когда я все объяснил, монсеньор побелел.
– Но я же просил вас ничего не предпринимать! – вскипел он. – Не вмешиваться в работу!
– Вы также сказали мне, что судьи рассмотрят доказательства вне зависимости от того, как и откуда они получены.
– Что вы имеете в виду?
– На телефон Симона поставили жучка, чтобы прослушать голосовую почту.
Миньятто сурово посмотрел на меня.
– Я вам говорил только то, что судьи правомочны формировать суждения на основе любых доказательственных свидетельств. Куда входит и наше поведение. Поэтому если секретариат скрывает вещественные доказательства или прослушивает своих сотрудников, о деле создается впечатление, которое работает в пользу вашего брата. А когда защита крадет улики, формируется такое мнение, которое только навредит ему.
– Монсеньор, вы не понимаете. Жандармы обнаружили улики, которые могли бы помочь Симону, но никто с этими уликами ничего не делает! Их даже не забирают из морга!
– О чем вы говорите?
Я хотел рассказать ему о телефонных звонках в мою квартиру в ночь перед взломом и о листке бумаги с моим номером в машине Уго. Но тогда пришлось бы рассказать Миньятто, что я делал вчера ночью, а он был слишком раздосадован, чтобы объективно оценить мои подвиги.
– Почему судьи не видели мобильника? – спросил я вместо этого. – Почему он не включен в список вещественных доказательств по нашему делу? Сообщения в голосовой почте указывают, что Симон не знал, где в Кастель-Гандольфо находится Уго. Это должно стать одним из первых доказательств, которые придется опровергнуть обвинению!
Шея монсеньора пошла красными пятнами.
– Еще раз хочу вам напомнить, – сказал он, – что это не уголовный процесс в рамках гражданского права. Жандармы не работают в сотрудничестве с обвинителем. Они проводят собственное расследование. Если суд запросит, они предоставят необходимые доказательства. Поэтому здесь нет никакого тайного заговора против вашего брата. Просто никто из участников данного слушания – ни судьи, ни укрепитель правосудия, ни защита, ни даже викарий, проводивший первоначальное расследование, – никто из них никогда не рассматривал в каноническом суде убийство. Мы не привыкли запрашивать у полиции отчеты об убийствах. Мы даже не знаем, какие существуют отчеты. И хотя мы всецело стараемся преодолеть эти трудности, очень трудно работать, когда слушание идет так быстро.
– Тогда почему же суд просят сделать то, что он не в состоянии сделать? – спросил я. – Откуда-то идет давление.
Миньятто поморщился.
– Святой отец, кто-то, очевидно, уверен, что смерть Ногары – скандал, ставящий под угрозу подготовку выставки. Кому-то кажется, что лучший способ разрешить эту проблему – скорый суд. Никаких других причин я не вижу.
Двери зала суда открылись. Бессмысленные споры пора было заканчивать. Но прежде чем Миньятто ушел, я хотел удостовериться, что он понимает, насколько важны записи на телефоне Уго.
– Когда Симон будет давать показания, – сказал я, – пожалуйста, спросите о его звонках Уго. А если он не ответит, воспроизведите сообщения из голосовой почты.
Миньятто стиснул зубы, но взял телефон и повернулся ко мне спиной. Последнее, что я услышал перед его уходом, было:
– Святой отец, вы меня не слушаете. Я не задаю вопросов. Вопросы задают только судьи.
Я не мог уйти – слишком волновался – и поэтому решил остаться у зала суда. Через несколько минут пешком пришел первый свидетель.
Им оказался старый епископ Пакомио, бывший ректор Капраники, семинарии Симона – тучный, лысеющий мужчина с широким лбом мудреца и серьезными глазами. На нем был простой костюм священника, но толстый золотой крест на груди говорил о том, что перед вами не простой священник: уже больше десяти лет он занимал пост епископа архидиоцеза Турина. Для судей он будет еще и своего рода знаменитостью – как автор книг и ведущий телепрограмм. Миньятто начинал громко: епископ Пакомино проехал четыреста миль, чтобы сказать доброе слово о моем брате.
Когда жандармы открыли перед ним двери зала суда, я украдкой заглянул внутрь. Трое судей сидели за столом с похоронным выражением лица. Позади них высилась деревянная панель, похожая на вход в мавзолей, и на ней – черное металлическое распятие.
Двери закрылись, и я снова остался в неведении. Началось томительное ожидание. В следующие пятьдесят минут я мерял шагами пыльный двор, не зная, чем еще помочь Симону. Потом из зала вновь появился епископ Пакомио, выглядел он благодушно. Мне хотелось спросить его, как все прошло, но он бы все равно не ответил, связанный присягой. Я посмотрел ему вслед и взглянул на телефон: нет ли сообщений от Миньятто?
Ничего.
Вскоре подъехал скромный «фольксваген-гольф» с опущенными стеклами и выпустил человека, которого я не видел лет десять: отца Странского. Он работал с моим отцом в Совете по содействию христианскому единству, когда эта организация представляла собой обычную квартиру Ватикана, а для картотеки использовалась ванна. Время выбелило шевелюру отца Странского и иссушило лицо, но он остановился, заметив меня, озадаченно вгляделся, а потом узнал.
