Однажды он сказал мне, что во время молитвы ты – как футбольный тренер – вызываешь святых со скамейки запасных.
– Богородице, – ответил я.
Мария, Матерь Божия. Высшее воплощение заступничества.
– И я, – серьезно кивнул он.
Он взял машинку и «полетел» по воздуху, изображая звуки бомбардировки.
– Почему ты спросил?
– Не знаю, – сказал он, нахмурившись. – А по-моему, в этой машинке батарейки кончились.
Он открыл ящик, где обычно лежали батарейки, и ему вздумалось по дороге нажать на кнопку стоящего наверху автоответчика.
– Петрос, с Симоном все будет в порядке… – начал я.
Но тут же рванулся выключать автоответчик, из которого полились слова: «Алекс, это я. Прости. Не надо мне было приходить посмотреть на Петроса, когда ты давал урок. Пожалуйста, позвони м…»
Я успел остановить сообщение раньше, чем оно закончилось.
– Это кто? – спросил Петрос.
У меня что-то оборвалось в душе, когда я произнес в ответ:
– Никто.
Но Петрос знал, что на этот телефон женщины звонят редко. Он дотянулся до аппарата и промотал список входящих звонков.
– Кто такой Ви-тер-бо? – спросил он.
Я уставился на него и выговорил:
– Не будь таким любопытным.
Он недовольно забурчал и стал перебирать батарейки.
Значит, вот что я буду чувствовать каждый раз, когда зазвонит телефон. Вот так будет сжиматься сердце каждый раз, когда кто-то постучит в дверь.
– Когда сестра Хелена вернется? – спросил Петрос.
– Не знаю. – Как я устал от всей этой «лжи во спасение». – Не скоро.
Он бросил искать батарейки и, вздохнув, повел машинку по воздуху к себе в спальню.
– Петрос! – окликнул его я.
Он вернулся, держа в руках старого плюшевого зайца, с которым всегда спал, и разглядывая его, словно видел впервые. Плюшевые игрушки и одеяла сменились открытками с фотографиями и футбольными постерами. Мне будет не хватать прежнего малыша. Тем временем Петрос заходил на посадку.
– Хей, Babbo? – сказал он, подходя ко мне.
Как-то так говорил мультипликационный мишка по телевизору. Может быть, Петрос уже забыл про голос на автоответчике.
Но я не забыл. И пока мы с этим не покончим, мне будет слышаться ее голос каждый раз, когда наступит тишина.
Я подхватил Петроса и посадил себе на колени. Хотелось запомнить это мгновение.
– Петрос, я хочу тебе кое-что сказать, – начал я, проводя пальцами по его волосам.
Он перестал хлопать одним заячьим ухом о другое.
– Это хорошая новость или плохая?
Хотел бы я знать. Надежда каждой частичкой своей говорила: хорошая. Жизненный опыт каждой крупицей своей предупреждал: плохая.
– Хорошая, – ответил я.
И потом произнес слова, которых он ждал чуть ли не с самого рождения.
– Женщина в телефоне, – сказал я, – твоя мама.
Он замер с недоумением в глазах.
– Она вернулась два дня назад, – сказал я. – Пока ты был во дворце prozio.
Петрос покачал головой. Сначала в сомнении. Потом в ужасе. Как я мог скрывать от него это чудо, это божественное явление?
– Она здесь? – спросил Петрос, поглядев в сторону спален.
– Не в квартире. Но если хочешь, мы можем ей позвонить.
– Когда? – растерянно спросил он.
– Да когда захотим, я думаю.
Он выжидательно посмотрел на телефон. Но сперва нам предстояло пройти непростой путь.
– Мы с тобой давно этого ждали, – начал я.
– Очень-очень давно, – кивнул он.
Начали ждать, когда он еще не мог о ней помнить.
– Что ты об этом думаешь? – спросил я.
Он хлопал рукой по столу. И бил по стулу ногой.
– Здорово, – сказал он.
Но на самом деле это означало: «Пожалуйста, давай побыстрее!»
– Ты помнишь историю, когда вернулся Иисус? – спросил я.
Я не мог придумать, как еще ему объяснить, кроме как вернувшись к истории, которую мы знали лучше всего.
– Да.
– Что произошло, когда он вернулся? Ученики узнали его?
Петрос покачал головой.
Это один из самых таинственных, самых пронзительных моментов в Евангелиях.
– «В тот же день двое из них шли в селение, называемое Эммаус, – процитировал я, – и Иисус, приблизившись, пошел с ними. Но они не узнали Его».
Раньше я воображал себе этих двоих как братьев, один повыше, другой пониже. Теперь мне представлялись отец и сын.
– Когда мама вернется, – сказал я, – она может оказаться другой. Она будет выглядеть не совсем так, как на наших фотографиях. Может вести себя не так, как в наших историях про нее. Может быть, сначала мы ее не узнаем. Но это же все равно будет Mamma, да?
Он кивнул, но разговор постепенно наполнял его тревогой.
– А что еще сделал Иисус, – продолжал я, – после того, как вернулся?
Какой я плохой учитель. На этот вопрос есть тысяча возможных ответов, а я требую от ребенка интуитивно найти правильный.
Но Петрос понял. Ему потребовалось некоторое время, чтобы настроиться на одну волну со мной и мыслить в унисон, но мы всегда друг друга понимали.
– После того, как Иисус вернулся, – с ноткой отчаяния произнес Петрос, – Он снова ушел.
– А если мама снова уйдет, – не отступал я, – мы будем грустить, но мы же поймем, правда?
Петрос резко отвернулся и соскользнул с моих колен на пол, звучно вытирая ладошками слезы с глаз, показывая, как он расстроился.
– Петрос… – Я присел рядом с ним на корточки.
Если по моей вине он испугается возвращения Моны, значит я проявил худшую свою сторону. Ту часть моей души, которая не способна испытывать надежду. Мое сердце тонуло в тревоге за сына, но ради него же я должен был сделать как лучше.
– Петрос, мне кажется, она не уйдет. Я думаю, если бы она собиралась уйти, то не вернулась бы. Твоя мамочка любит тебя. И что бы ни произошло, она всегда будет любить тебя. Она не станет тебя огорчать. Ни за что на свете!
Петрос кивнул. На ресницах у него лежали росинки слез, но глаза уже высыхали. Именно это он и хотел услышать.
Я развернул его к себе. Его ребра были тоньше моих пальцев.
– Когда она встретится с тобой, это будет для нее невероятная радость. Нет в мире другой такой любви, как любовь мамы к своему сыночку.
