– Если бы мы спросили вас о конкретном пассажире, насколько отчетливо вы могли бы его вспомнить?
– Монсеньор, мне помнить не нужно. Мы ведем записи. Время поступления заказа, время выезда, адрес подачи, место назначения.
Судья просматривал список вопросов со стороны обвинения – от укрепителя правосудия.
– Хорошо. Я бы хотел расспросить вас о дне, когда убили Уголино Ногару.
Вряд ли кто-то, кроме меня, знал, что эта линия допроса зайдет в тупик.
– Монсеньор, прошу прощения, – нервно сказал Джино. – Но как я уже сказал вчера вечером господину, – он показал на укрепителя правосудия, – на этот вопрос я ответить не могу.
– Почему?
– От того дня записей не осталось.
– Что вы хотите этим сказать?
– Нам приказали не вести путевых листов.
– Кто приказал? – недовольно спросил старый судья.
Джино Пеи замялся.
– Монсеньоры, я не могу вам ответить.
Укрепитель правосудия смотрел на судей, оценивая реакцию трибунала.
Председательствующий первым понял, с чем только что столкнулся суд.
– Вы ранее дали присягу не обсуждать этот вопрос?
– Совершенно верно.
Монсеньор снял очки и потер переносицу. Укрепитель правосудия сидел как на иголках. Судьи не обладают полномочиями отзывать присягу. Заранее выстроенная база допроса только что провалилась.
– Что за ерунда? – прошипел старый. – Кто приводит к присяге шоферов?
Укрепитель правосудия покачал головой, соглашаясь с вопросом. Я глянул на Миньятто. Тот не отрываясь смотрел на укрепителя.
– Есть ли какая-либо информация об обвиняемом, которую вы имеете право нам рассказать? – спросил председатель.
– Нет, – ответил Джино.
– Тогда, может быть, вы расскажете нам, что видели в Кастель-Гандольфо?
– Не могу, монсеньор.
Тишину нарушало только щелканье клавиш под пальцами нотариуса.
Судьи коротко посовещались, и председатель сказал:
– Достаточно. Вы свободны. Трибунал готов выслушать следующего свидетеля.
Когда уходил Пеи, я в волнении посмотрел на Миньятто, почувствовав, что слушание еще на один дюйм приблизилось к освобождению Симона. Атмосфера в зале суда изменилась. Судьи нервничали. Один катал в ладонях ручку, туда-сюда.
В зал вошел сонного вида мирянин с печальным взглядом. У него были мешки под глазами и мясистый нос. Он поклонился судьям, принял присягу и назвал себя: Винченцо Корви, экс перт-криминалист римской полиции. Миньятто нахмурился.
– Синьор Корви, – сказал молодой судья, – в ваш отдел обратилась за консультацией по данному делу ватиканская полиция. Что они хотели узнать?
– Они запросили экспертизу двух предметов, найденных на месте преступления, и идентификацию записи голоса.
– Можете описать эти вещественные доказательства?
– Два найденных на месте преступления предмета – стреляная гильза от патрона калибра шесть – тридцать пять миллиметров и человеческий волос. Запись голоса – сообщение на автоответчике.
– Давайте начнем с улик из Кастель-Гандольфо. Пуля и волос были найдены вместе?
– Нет. По отдельности.
– Расскажите трибуналу о ваших выводах.
Корви достал очки и глянул в отчет.
– Пуля находилась рядом с телом и обладает деформациями, соответствующими входным и выходным отверстиям на черепе покойного.
– Вы утверждаете, что доктор Ногара был убит этим выстрелом?
– Почти наверняка. Пуля того же калибра, что и та, которой выстрелили из оружия, исследуемого судом в качестве вещественного доказательства, а именно «беретты – девятьсот пятьдесят».
У Миньятто округлились глаза. Сперва он переводил взгляд с Корви на судей и на укрепителя правосудия, потом поднялся и заявил:
– Защите не было известно, что орудие убийства обнаружено.
Судьи тоже выглядели удивленными.
– Трибуналу тоже не было этого известно, – строго сказал один из них.
Корви старался не встречаться с ними взглядом и перебирал бумаги, делая вид, что разыскивает какой-то документ. Вид у него был пристыженный. Ни одному доброму католику в наших городских стенах не хотелось огорчать церковный суд.
Главный судья снизил тон.
– Синьор, – примирительно сказал он, – раз уж наши жандармы скрывают от нас информацию, мы были бы весьма благодарны, если бы узнали от вас подробности.
Эти слова меня порадовали. Если версия жандармов ставится под сомнение, то Симон еще ближе к свободе.
Почти с минуту Корви ничего не говорил, только ворошил лежащие перед ним документы. Все это время Миньятто пристально смотрел на укрепителя правосудия.
Наконец Корви достал из кипы бумаг один лист.
– А, вот он, – сказал эксперт. – Да, я был прав. Оружием послужила «беретта – девятьсот пятьдесят».
Со стороны судей раздались возгласы недоумения.
– Когда жандармы его обнаружили? – спросил председатель.
Корви поднял глаза.
– Насколько я знаю, его не обнаружили. Это не опись улик, а свидетельство о регистрации огнестрельного оружия. – Он потряс бумагой. – «Беретта – девятьсот пятьдесят» – оружие, ко торое Уголино Ногара официально зарегистрировал в полиции.
Потрясенный Миньятто повернулся ко мне.
– У Ногары было оружие?!
– Я ничего об этом не знаю, – неуверенно ответил я.
– Синьор, – срывающимся голосом произнес старый судья, – вы говорите, что этого человека застрелили из собственного ружья?
– Не из ружья, – поправил Корви. – Из пистолета.
– Это боевой пистолет?
Корви снова покопался в бумагах и достал фотографию из каталога производителя: маленький черный пистолет в вытянутой руке. Беретта была короче ладони.
– Как это возможно? – спросил председатель.
Итальянцы очень редко приобретали такое оружие.
– Итальянские разрешения выдаются главным образом на охотничье оружие, – сказал Корви, демонстрируя еще одну бумагу. – У Ногары было разрешение на оружие для самообороны. Это еще одна причина, по которой идентификация почти не вызывает сомнений.
Мне вспомнилась запись в медицинской карте Уго. «Боится преследования, боится, что кто-то может причинить ему вред». Я написал в блокноте: «Можете спросить, когда он обратился за разрешением?»
Но ответить Миньятто не успел – председатель словно прочитал мои мысли.
– Дата подачи заявления – двадцать пятое июля, – ответил на его вопрос Корви.
