Мой взгляд упал на папку у него в руке. На фотографии, о которых он спрашивал архивариуса. На одном снимке я заметил зарядник Уго. На другом – листок с нацарапанным номером моего телефона.
– Нам надо обсудить то, что с вами произошло. Мы сможем сегодня вечером встретиться в моей приемной?
Кроме того, были фотографии мешков для улик, которые я не успел осмотреть, когда Джанни заторопил меня. Пачка сигарет. Выцветший на солнце ватиканский паспорт – я представил, как Уго махал им швейцарским гвардейцам, въезжая в страну. Связка ключей. Ничего достаточно большого по размерам, что совпало бы с отпечатком под водительским сиденьем машины Уго.
– Он не может присутствовать на встрече. Это не входит в задачу прокуратора.
У меня отвисла челюсть. Брелок на ключах: овальный, с гравировкой из трех букв и трех цифр. DS – триста двадцать восемь.
Я вытянул папку из руки у Миньятто. Он чуть не выронил телефон и недовольно посмотрел на меня.
DSM. Domus Sanctae Marthae. Латинское название «Казы». Три цифры – это номер комнаты. От металлического брелока откололся краешек.
Ключ принадлежал не Уго. Ему не нужен был номер в отеле. Значит, это ключ того, кто взломал «альфу-ромео».
– Не расслышал. Сигнал прерывается. Повторите, пожалуйста.
Я прикрыл глаза. Не надо себя обманывать. Убийца не оставил бы на месте преступления свой ключ. Так чей же он?
Миньятто забрал у меня папку и что-то написал на обложке. Каким странно общительным вдруг стал Майкл. На него это не похоже.
Ответ пришел секунду спустя, когда Миньятто вручил мне телефон со словами:
– Отец Блэк снова хочет с вами поговорить.
– Слушайте меня внимательно, – начал Майкл. – Адвокат сказал, что на нашей сегодняшней встрече вы быть не сможете, поэтому нам с вами надо кое о чем переговорить отдельно. Встретимся после всего у Сятого Петра.
– На площади?
– Нет, в правом трансепте. Я оставлю северную дверь открытой. Вы знаете, о которой двери речь?
Миньятто пытался нас подслушать. Я отошел в сторону.
– Когда? – спросил я.
– Давайте в восемь. И если меня не будет, завтра вам придется искать нового свидетеля.
– Завтра?
– В восемь часов. Вы поняли меня?
Когда я повесил трубку, Миньятто сказал:
– Вам нельзя с ним встречаться. Вам ясно? Только в моем присутствии.
Я ничего не ответил.
– Доброй ночи, монсеньор, – сказал я. – Увидимся утром.
Я позвонил на домашний телефон брату Самуэлю и попросил еще чуть-чуть посидеть с Петросом. Потом набрал номер Моны.
– Все-таки сегодня я не смогу, – сказал я.
Должно быть, она что-то почувствовала по моему голосу.
– Все в порядке? Хочешь, поговорим?
Я не хотел. Но слова сами полились.
– Я зол. Симон соврал мне.
Наступило молчание. Тишина, которая показывала, что в глубине души Мона до сих пор в нем сомневалась.
– О чем соврал? – спросила она.
– Неважно.
Снова молчание.
Наконец она сказала:
– Я у родителей. Могу встретиться с тобой, только скажи где.
– Не могу. Просто… говори со мной.
– Как Петрос? – спросила она.
Я закрыл глаза.
– Я весь день проторчал в суде. Брат Самуэль сказал, что все в порядке.
– Алекс, ты меня беспокоишь. Давай я помогу?
Я сидел на скамейке во дворе трибунала. Служащие, возвращающиеся домой, выстроились в очередь на заправку. Поверх крыш их машин я видел «Казу».
– Мне просто нужно время, чтобы подумать, – сказал я. – Завтра тебе позвоню.
Я помолчал и добавил:
– Прости, что сегодня так получилось.
Прежде чем она успела ответить, я нажал отбой. Ноющая боль, копившаяся в душе последние часы, стала нестерпимой. Когда подобная боль накатывала после смерти матери, мы с Симоном бегали за город и обратно. Холмы. Лестницы. Тени стен. Мы бегали, пока не сгибались пополам, пока не падали на землю, а потом охлаждались в брызгах фонтанов. Я закрыл глаза. «Господи, верни его мне. Я не могу без моего брата».
Я посчитал окна в «Казе». Я знал, который номер – триста двадцать восьмой. Всего на один этаж ниже, чем наш с Петросом, но вдоль длинной части здания. Угловая комната, если не ошибаюсь. Я как раз смотрел на ее окна, выходящие на запад.
Может быть, завтра все выяснится. Может быть, таков и был план Бойи. Продержать Симона, пока выставка не закончится.
Жалюзи на окнах закрыты. В других комнатах портьеры раздвинуты, но обитателю этой воздух, похоже, не нужен. Он не желал видеть римский день. Я открыл телефон и позвонил портье.
– Сестра, пожалуйста, соедините меня с номером три – двадцать восемь.
– Одну минуту.
Телефон звонил и звонил. Разговаривать постоялец тоже не хотел.
Я повесил трубку. С заправки уехал последний автомобиль. Воздух снова утих. Легкий ветерок трепал флаг Ватикана на флагштоке перед входом в «Казу».
Я встал. И с пустотой в груди пошел к ее дверям.
Монахиня за стойкой меня удивила.
– Добро пожаловать, святой отец. Как вы поживаете?
Она спросила по-гречески.
Интуиция подсказала мне, что отвечать надо на том же языке.
– Очень хорошо, сестра. Благодарю вас.
– Как вам нравится в нашей стране?
– Очень нравится.
– Могу я вам чем-нибудь помочь?
– Я просто возвращаюсь к себе в номер.
Помахав перед ней своим старым ключом, я пошел дальше.
Но с тех пор как я уехал, меры безопасности усилились. Объявление в вестибюле гласило, что каждый лифт теперь обслуживает отдельный этаж. Я услышал, как лифтеры просят пассажиров показать ключи, прежде чем зайти в кабину, и решил пойти по лестнице. Но как только я собрался открыть дверь третьего этажа, над головой раздался голос.
– Святой отец, это не тот этаж. Вам выше.
С площадки четвертого этажа, шагая через две ступеньки, спустился швейцарский гвардеец. К счастью, мы были незнакомы.
– Могу я взглянуть на ваш ключ? – спросил он.
Похоже, его поставили на пост у пожарного выхода.
Я показал ключ, и гвардеец кивнул. На ключе от комнаты, где останавливались мы с Петросом, значилось: «435».
– Следуйте за мной, святой отец, – медленно произнес он по-итальянски.
