Сазонов промолчал. Коллежский советник подумал и спросил:
– Был ли в кабинете вытяжной шкаф?
– Был. С электрическим вентилятором, германский! Я еще подумал: мне бы в кабинет такую штуку. А то, знаете, летом бывает жарко.
– Тогда тем более не мог покойный ничем надышаться. Шкаф тоже сломали?
Подполковник кивнул:
– Точно так. Вентилятор я прибрал… Желаете посмотреть?
Сыщик вздохнул, стал складывать в папку бумаги.
– Беру с собой. Начну разбираться в ваших домыслах по новой. Опись архива составили?
– Наверняка.
– Яков Григорьевич, а теперь дайте мне донесения ваших осведомителей, которые наблюдали Филиппова.
Подполковник в очередной раз смутился:
– Но…
– И устройте мне с ними встречу.
– Господин Лыков! Алексей Николаевич! Вы же знаете не хуже меня, что это строжайше запрещено инструкцией.
– Господин подполковник, с инструкцией я знаком. А вы знаете характер нашего с вами министра? Я веду дознание по делу, которое находится на контроле у государя. Открытый лист вы видели, там все написано. Про полное содействие – читали?
– Ну читал.
– Вот и окажите его. Если я доложу Вячеславу Константиновичу, что вы препятствуете дознанию, представляете, что с вами будет?
– Разрешите испросить согласие на это у надворного советника Зубатова, – встал и вытянулся жандарм.
– Не вижу необходимости. Можете известить его о том, что вынуждены выполнить категоричное требование коллежского советника Лыкова. Я с Сергеем Васильевичем говорил о своем дознании, он в курсе дела. И, как умный человек, давно сообразил, что я в первую очередь приду сюда. Он ведь вам телефонировал?
– Да.
– И предупредил, что я обязательно заинтересуюсь рапортами внутренних осведомителей. Так?
– Да…
– И сказал: постарайтесь не выдавать сотрудников, авось Лыкову хватит их бумаг. И вообще, тяните до последнего.
– Вы что, подслушивали наш разговор? – вспыхнул подполковник.
– Это просто логика, Яков Григорьевич. Так что санкцию от Зубатова вы уже получили. Кончайте ваш спектакль, надоело. Времени жалко.
Сазонов вытащил из стола еще одну папку. Сыщик отметил про себя, что она была приготовлена заранее.
– Вот. Здесь рапорты секретного сотрудника под кодированным именем Химик. Он был внедрен нами в самое близкое окружение Филиппова два года назад.
– Как настоящее имя Химика?
– Финн-Енотаевский Александр Юльевич.
– Давно он у вас на связи?
– Давно, – вздохнул подполковник. Он смирился наконец с требованием сыщика и принялся рассказывать подробно: – Настоящее его имя – Аба Иоэлевич Финн, он жид из Ковно. Затесался в революционную деятельность в Москве, создал там марксистский кружок. Ну, взяли мы его в девяносто шестом. Я тогда только-только пришел в Московское охранное. Вел его сам Сергей Васильевич и привел к откровенному признанию. А потом и завербовал. Факт вербовки, понятное дело, мы скрыли. Аба получил два года ссылки в Енотаевск Астраханской губернии, а название городишки потом взял себе как революционный псевдоним.
– Вы дали своему агенту два года ссылки? – удивился Лыков.
– А куда деваться? – ответил вопросом на вопрос собеседник. – Иначе все бы поняли, что он предатель. И без того Аба получил минимальный в сравнении с прочими срок, и на него косились. Разговоры об измене шли. Вы же знаете, как товарищи к этому относятся: всегда всех подозревают, ведут собственные дознания… Еле-еле Химик вернул доверие.
– Как он оказался в Петербурге, да еще в окружении Филиппова?
– Мы велели. Филиппов был настоящий враг правительства, непримиримый. Но тайный. Дело не только в статьях Плеханова или Засулич, которыми он заполнял свой журнал. Черт бы с теми статьями. Он читал лекции, а деньги от них передавал социал-демократам. Вел пропаганду среди интеллигенции, среди наших ученых. Самого Менделеева совращал! К Толстому ездил и пытался обратить его в социал-демократическую веру.
– Даже к Толстому? И что, неужели обратил?
– Зря смеетесь, Алексей Николаевич. Нету тут ничего смешного. Вокруг нас много либеральных болтунов. Они, конечно, раздражают правительство, но болтуны не опасны. Как говорят на востоке, собака лает, а караван идет. Не то Филиппов. Он тайный и активный член социал-демократической партии. Выполняет их поручения, помогает средствами. Может, и оружие он создавал по заданию революционеров? Представляете себе последствия, если бы террористы получили к нему доступ?
– То есть вы знали про аппарат Филиппова? – поймал жандарма на слове Лыков.
– Знал, конечно. Он не скрывал, чем занимается.
– Почему же не прекратили эти опасные изыскания?
Сазонов вздохнул и потер макушку. Помолчал, потом с тоской в голосе пояснил:
– Я выходил к начальству с предложением. Не одобрили.
– Чем объяснили?
– Ну, во-первых, какие у нас основания пресечь научную деятельность известного ученого? Во-вторых, видимо, хотели дать ему довести эксперименты до конца, а там все забрать. Мне поручили наблюдать и не запоздать с сигналом.
– Что пора арестовывать?
– Конечно. Представляете, какая ответственность? Вдруг я упущу момент? И оружие попадет в злонамеренные руки. Признаться, когда Филиппов отдал богу душу, я даже обрадовался. И аппарат его сломал не без умысла. Пусть уж никому не достанется это чертово изобретение! Хотя, повторюсь: я считаю, что ничего подлинно опасного доктор натурфилософии изобрести не мог. Сейчас над такими вещами трудятся целые институты и секретные правительственные лаборатории. На изыскания требуется прорва денег, это по карману лишь государству. Вон у германцев вся наука служит военному министерству. А тут одиночка. В кабинете площадью десять квадратных саженей. Без средств, без помощников, все на живую нитку… Видели бы вы его аппарат! Три железки и какие-то линзы – вот и все. Какое из этого могло выйти оружие? Да еще чтобы остановить войны на планете. Чушь!
Сазонов перевел дух. Коллежский советник спросил:
– А если это был гениальный одиночка? И он действительно изобрел оружие страшной разрушительной силы?
– Тогда тем более я прав. Сломать лабораторию, сжечь все его бумаги, предать имя забвению.
– Ход науки не остановить. Завтра кто-то другой откроет это заново. Но у нас не осталось разработок ученого, чтобы получить фору в состязании с теми же германцами.
– Все равно я прав, – упрямо заявил подполковник. – И государь наш одобрит мои действия. Он пацифист, против войны. Вспомните, кто организовал Гаагскую мирную конференцию. Филиппов был наивный утопист. Так это называется? Он полагал, что если изобретет нечто до него невиданное, то войны от этого сразу прекратятся. С чего вдруг? Соперники бросят все силы на то, чтобы заполучить такое же оружие. Никаких денег не пожалеют и добудут. Представьте себе, что наше Военное министерство завладело изобретением покойника. И довело его до работающего образца. Долго после этого оно будет оставаться тайной для германцев или англичан? Купят кого надо с потрохами, купят и заведут у себя то же самое и даже сильнее.
