Лыков сообщил о беседе с профессором Трачевским и о его важной подсказке.
– Химический завод Рутенберга! – обрадовался Таубе. – Вот и кончик ниточки. Возможно, германские шпионы оттуда и выследили нашего доктора натуральной философии.
– Наверняка, – согласился Лавров. – Тот заказал им приборы, провел испытания. И засветился. Но в Риге шпионами занимается Лифляндское ГЖУ. Станут ли они разговаривать с армейским поручиком? Может, мне выехать вместе с Марианом Ольгердовичем? Как-никак я жандармский штаб-офицер, имею там знакомых.
– Пожалуй, вы правы, – согласился с ротмистром Таубе. – Поезжайте вдвоем. Прямо завтра, как только получите прогоны.
– Завтра поручик мне понадобится, – возразил Лыков. – Я наметил встречи с учеными из окружения Филиппова. И Мариан Ольгердович поможет мне правильно сформулировать вопросы.
– С кем мы увидимся? – оживился поручик.
– Ну, например, с Менделеевым.
– Ого! А он найдет на нас время? Сам Менделеев!
– Найдет, я уже договорился о встрече на десять часов утра. В половине первого нас ждет профессор Хвольсон. Пусть эти уважаемые люди и разъяснят нам, что же такое изобрел Филиппов.
Однако осуществить замысел сыщика не удалось. Сначала Менделеев, старый и раздражительный, долго уходил от прямых вопросов Олтаржевского. Он стал говорить что-то про эфир, про его неизученные свойства, которые, видимо, смог открыть Михаил Михайлович. Поручик возразил:
– Позвольте, какой еще эфир? Нет никакого эфира. Это доказано в тысяча восемьсот девяносто втором году экспериментом Майкельсона – Морли.
Ученый воззрился на дерзкого поляка и ответил:
– Молодой человек, вы еще не доросли до понимания таких материй. Мировой эфир существует. Это газ, не способный к химическим соединениям. Он всюду вокруг нас. Я уже рассчитал гипотетический элемент, из которого состоит эфир. И поместил его в нулевой ряд нулевой группы своей таблицы. Светоносный эфир, с которым и экспериментировал Филиппов, имеет свойство передавать энергию в любую точку Земли фактически без потерь. Михаил Михайлович использовал в качестве носителя короткие электромагнитные волны.
– Но как он это делал?
Менделеев развел руками:
– Не знаю. Я не занимался этим вопросом. Но совершенно убежден в том, что такое возможно. Наука не отрицает. Волна взрыва доступна передаче, как волна света или звука.
Олтаржевский покосился на Лыкова и чуть поджал губы. Он был обескуражен и не знал, что возразить.
– Дмитрий Иванович, – вступил в разговор сыщик, – а почему Филиппов сначала называл свое изобретение волнами смерти, а потом – лучами?
– Так это одно и то же. Еще Герц в восемьдесят восьмом году доказал, что свет имеет волновую структуру. А вообще, поговорите с Поповым, он лучший в России специалист.
Тут снова встрял поляк, и снова неудачно:
– Господин Менделеев, простите, я опять о предмете нашего диспута. Вы назвали гипотетический элемент, из которого будто бы состоит эфир, ньютонием. Но согласитесь, что его реальное существование экспериментально не доказано!
Менделеев вспыхнул:
– Какой у меня с вами может быть диспут? Вы кто для этого?
Лыков понял, что пора уходить.
Профессор Хвольсон, крупный специалист по электромагнитному излучению, оказался более полезен. Он не стал спорить насчет эфира, ответив просто:
– А черт его знает, есть он или нет!
На вопрос о том, что на самом деле изобрел Филиппов, он ответил:
– Да, это было оружие. Несовершенное, еще на стадии прототипа, но оно уже стреляло.
– Чем, Орест Данилович? Филиппов действительно научился перебрасывать энергию взрыва на большие расстояния?
– Я не знаю, чем оно стреляло, – честно ответил профессор. – Миша в определенных вещах был скрытным. Он всего не рассказывал. Но я своими глазами видел валун, который он разбил на куски.
– Какой валун, где?
– На берегу речки Териоки. Три года назад ваша полиция выгнала Филиппова из Петербурга, и он поселился в Финляндии. И вот однажды Миша сообщил мне: «Все! Аппарат работает!» Я, признаться, не поверил. Он пояснил, что испытал его в Риге, на каком-то заводе, и убедился. Я, естественно, попросил показать. Мы дошли до реки, там лежал довольно большой камень, гранитный. Красный с черным, какие часто попадаются в тех местах. Михаил сказал: «Проверь, крепкий ли он». Нелепая просьба: камень был самый обычный и, разумеется, очень крепкий. «Приходи, – говорит, – сюда завтра утром. И увидишь, что я с ним сделал».
– И что? – собеседники профессора были заинтригованы.
– А то, – ответил Хвольсон. – Когда я утром явился, вместо валуна в речке лежали его осколки. Словно кто-то кувалдой разбил! Но такой камень не возьмешь кувалдой… Я не знаю, как Миша это смог, но он смог.
– Скажите, пожалуйста, где именно находится это место?
– Точно не помню, три года прошло. Но от дачи Беляева, где жил тогда Филиппов, вниз по течению Териоки саженей сто – сто пятьдесят. На правом берегу, там еще река делает изгиб.
– Но вы не наблюдали взрывной аппарат в действии?
– Нет.
– И принцип его работы для вас загадка?
Хвольсон разгорячился:
– Господа! Для всего ученого мира это загадка, не только для меня. Скажите, что с его бумагами? Михаил Михайлович вел лабораторные записи, там все должно быть написано. Дайте мне их, и я отвечу на ваш вопрос.
– Записи пропали, – лаконично ответил коллежский советник.
– Как пропали? А сам аппарат? Можно изучить его и разгадать принцип действия.
– Аппарат разрушен.
– Кто это сделал, какой идиот?!
– Петербургское охранное отделение вело дознание смерти Филиппова и перевезло оборудование к себе на Мойку. Разобрать сумели, а собрать обратно уже не получилось.
Хвольсон хотел сказать что-то резкое, но передумал. Вместо этого он уточнил:
– Но куда делись записи?
– Никто не знает. Часть бумаг на Мойке, но они не представляют особой ценности. Самые главные работы исчезли.
– Кто же их забрал?
– Это, Орест Данилович, мы и пытаемся выяснить. Какого вы мнения о ближайших помощниках Филиппова? Я имею в виду Разуваева и Большакова.
– Разуваев – человек серьезный. Если у кого и спрашивать о принципах действия аппарата Филиппова, то у него. А Большаков просто милый юноша. Он чем-то нравился Михаилу Михайловичу. Знаете, к пятидесяти годам тянет завести ученика, оруженосца. Который смотрит тебе в рот и говорит всем, что ты гений.
– А Финн-Енотаевский?
– Я не люблю его, он какой-то… мутный.
