– Яков Грилюк?
– Видел один раз, и мне хватило.
– Что он за человек?
– Опасный тип. Не знаю, зачем Миша приблизил его. Даже внешне отвратителен. Супруга очень пугалась, когда Грилюк приходил в дом. Он же харкает кровью! Лечиться не хочет. А в доме дети, долго ли подцепить заразу? Странно все это…
– Орест Данилович, последний вопрос, и мы уйдем. Скажите, Филиппов действительно был гений?
Хвольсон задумался. Думал он долго, по лицу ходили тени. Потом сказал:
– Да. В том смысле, который вы, господин Лыков, вложили в это слово.
– А какой, по-вашему, я вложил смысл?
– Вас как полицейского интересует, мог ли Филиппов открыть новый, крайне опасный и разрушительный вид оружия. Так ведь?
– Так.
– Вот я и говорю в этом смысле: мог. Он был серьезный ученый, а не популяризатор, как некоторые думают о нем из-за журнала. И он верил в свое изобретение, а опыты подтверждали его правоту. Закончив последние эксперименты, Михаил Михайлович собирался ехать во Францию к самому Бертло. А тот – выдающийся специалист по взрывчатым веществам. Они состояли в переписке, и Бертло очень ждал результатов петербургского эксперимента. И потом, я же видел осколки камня своими глазами! Так что, господа, дело плохо. Михаил Михайлович Филиппов изобрел что-то вполне страшное. А если бумаги его пропали, то все еще хуже.
– Что же вы молчали, профессор?
Хвольсон вспыхнул:
– О чем?
– О том, что человек, враждебный правящему строю, изобретает такое!
– Укоряете, что я не стал доносить на товарища? – вне себя от гнева крикнул профессор и вскочил: – Да пошел вон, полицейская шкура!
– Пусть я шкура, – согласился коллежский советник, – но сейчас что-то вполне страшное в руках либо германцев, либо революционеров. Вы кого выбираете?
– Никого я не выбираю. А вам лучше надо было делать свою работу. Филиппов ничего не скрывал. Он сам мне говорил, что охранка следит за каждым его шагом. И что, прошляпили?
Лыков почти выбежал из комнаты, Олтаржевский едва поспевал за ним. На улице сыщик еще долго не мог успокоиться. Обозвали шкурой, а он даже в морду за это не дал. И ведь ученый прав: почему охранное отделение допустило? Почему доктора не арестовали своевременно, если держали под наблюдением?
– Мариан Ольгердович, – обратился он к поручику, когда немного успокоился. – В Ригу вы поедете во вторую очередь. Сначала ступайте в Териоки и найдите то место, которое описывал Хвольсон. Помните?
– Сто – сто пятьдесят саженей от дачи, где жил Филиппов, вниз по течению, на правом берегу, у изгиба реки.
– Правильно. Дача Беляева. Наденьте партикулярное платье. И вообще, пока ведется дознание, ходите в нем. Если тут шпионаж, нечего сверкать золотыми погонами.
– У меня нет здесь статского костюма, – растерялся поляк. – Он остался в Варшаве.
– Заведите.
– Слушаюсь, Алексей Николаевич. Я в Териоки, а вы?
– Я сегодня же выезжаю в Москву. Из Териок и из Риги шлите мне телеграммы туда, на полицейский телеграф, шифром номер три.
– У меня нет такого шифра…
– У генерала Таубе есть, он даст. Ну, прощайте!
Лыков удалился, думая, какой у поручика приятный акцент. Он всегда любил польский говор. Олтаржевский произносил русские слова как-то по-особенному и радовал слух сыщика. Вот только если ехать с ним за границу, придется делать Мариану Ольгердовичу паспорт на польское имя. Иначе вмиг разоблачат.
Глава 5
В Москве
Всякий раз, приезжая в Первопрестольную, Лыков удивлялся. Какие разительные отличия от Петербурга! Здесь, наверное, хорошо жить вольнодумцам, отставникам, людям искусства. Государь и его двор далеко. А значит, далеко интриги, искания благ, холод дворцов и светских салонов… Взамен Москва требует распущенности. Раз нет поблизости царя, так делай что хошь! Отсюда грязь на улицах, неопрятные мундиры городовых и вонь выгребных ям.
Коллежский советник заселился в номера Фальц-Фейна на углу Тверской и Газетного переулка. Позавтракал, побрился и пошел в Большой Гнездниковский. Там в обширном внутреннем дворе находились службы, которые питерский гость намеревался посетить. Хозяйство московского обер-полицмейстера расположилось широко. Типография и адресный стол, сыскная полиция и охранное отделение, казармы городовых и конюшни конно-полицейской стражи заняли все окрестные здания. Сам дом обер-полицмейстера с роскошной служебной квартирой выходил на двор задами, а фасадом смотрел на Тверской бульвар. На обширном плацу чужие люди сразу бросались в глаза; все вокруг дышало правоохранительным духом.
Лыкову следовало начать с охранки. Но он хотел сперва заглянуть в сыскное, поздороваться с новым старым начальником. Василий Иванович Лебедев называл Лыкова своим крестным. Именно тот много лет назад разглядел в помощнике пристава, вчерашнем офицере задатки к сыскной службе. И посоветовал перейти из общей полиции туда. За минувшие годы перспективный чиновник сделал хорошую карьеру. В 1900-м его назначили исправляющим должность начальника МСП
[14]. Больше двух лет держали с унизительной приставкой «и. д.» и лишь 23 февраля этого года утвердили. Теперь Лебедев в чине коллежского асессора командовал всеми сыскарями. На взгляд Алексея Николаевича, он вполне справлялся. За эти годы москвич и петербуржец неоднократно встречались, провели вместе несколько дознаний и подружились. И Лыков решил сначала поговорить с приятелем, узнать, что творится во второй столице.
Лебедев уже ждал его, извещенный телеграммой.
– Заходи, самовар стынет! – сказал он, крепко пожимая гостю руку. Высокий, статный, с приятным лицом, коллежский асессор выглядел красавцем. Алексей Николаевич осмотрел его придирчиво, как врач пациента, и отметил:
– Борода-то еще седее сделалась.
– У тебя будто нет.
– Я поэтому бороду и не ношу, только усы.
– Врешь, – рассмеялся москвич. – Забыл, Алексей Николаевич, что сам мне в прошлом году говорил? Когда в «Билло» мы с тобой намулындились…
– Забыл, – признался питерец. – Хорошо приняли, вот и запамятовал.
– Ты сказал, что борода у тебя нелепая, ты в ней какой-то шатаный стрюк, а не почтенный человек.
– Ну это я спьяну, – попробовал защититься Лыков. – Когда требовалось изменить внешность, борода всегда меня выручала. Хорошая она у меня, не смейся.
Приятели выпили по стакану чая, и Алексей Николаевич вздохнул:
– Да, вот оно как…
– Это ты к чему? – не понял Лебедев.
