– Вот что, назём
[19]. Долго ты ходил по краю и теперь свалился. Каторга считай что в кармане. Но…
Сыщик замолчал. Пашка начал нервно елозить по скамье, потом не выдержал:
– Ваше высокоблагородие! Позвольте, я вам сапоги оближу, токмо обиды на меня не держите! Если б я знал, на кого руку подымаю…
Василий Иванович тут же подыграл питерцу:
– А что, теперь знаешь?
– Ну, большой человек, из сыскной…
– Это полковник Лыков, чиновник особых поручений Департамента полиции. А ты его кистенем по затылку. Все, Пашка, теперь тебе амба.
У бандита глаза вылезли на лоб:
– Из полицейского департамента? Который в Петербурге?
– Ага. Прощайся теперь со свободой навек.
– Как навек?! Статьи такой нету, чтобы меня навек. Подумаешь, махнул слегка. Виноват. Но шишка та заживет. А я, чем могу, услужу их высокоблагородию. Что сказать надо? Все скажу. Как на исповеди, пра. Этих охломонов я в первый раз вижу, но много знаю про другое…
Скользкий парень, бывалый и неглупый, надеялся отвертеться. Но сыщики давили на него с двух сторон.
– Каторга тебе будет особая, – недобро ощерился Лыков. – Она ведь разная бывает, даже на Сахалине. Можно на теплом юге, в Корсаковском посту притыриться. А можно на Оноре лес валить, дорогу строить.
Газеты не раз писали об ужасах строительства сквозной дороги через Сахалин, где каторжники мерли как мухи.
– Но Онор ерунда, Онор еще не край. Край в Дуйской тюрьме. Туда собирают отребья со всей России, с бессрочными сроками. Этим терять нечего. Людоеды еще там сидят, которые в бегах товарища съели…
Извозчик начал сдавать. А Лебедев добавил ему страху:
– В ту тюрьму полагается дать некоторое количество простых бедолаг с небольшими сроками. Ну, как у тебя будет – восемь лет.
Ремешок всхлипнул и сжал зубы.
– …Обслуга. Парашу вынести, дров наколоть. Звери, которые по тридцать человек зарезали, они ведь сами за собой парашу выносить не станут. Тебе поручат. А еще у них там наклонности сам понимаешь какие. Женщин нет. Ну и… Кто с малым сроком придет, вот как ты, у них там заместо баб.
– Ваше высокоблагородие!
– Молчать!!! – рявкнул Лыков. – Молчать и слушать! Твой номер последний. Или сделаешь, как мы скажем, или мы тебе жизнь сломаем. Понял? От нас зависит, где тебе каторгу отбывать и с кем. Можно двадцать лет получить и выйти через шесть на поселение, а через десять уехать домой. По амнистиям, если начальство будет довольно. А можно за полгода издохнуть, и все по закону. Оттуда не докричишься. Мертвый остров. Я знаю, что говорю: был там начальником округа. Отправили туда на полгода за то, что такого, как ты, в окошко выкинул.
– Итак, – веско, с ледяной интонацией подхватил Лебедев. – Жизнь каторжника зависит от того, что ему укажут в статейном списке. Пишет судья, но под нашу диктовку. Нарисует там, что особо беспокойный и не подлежит исправлению, и очутишься в Дуйской тюрьме. Оттуда живыми не выходят.
Опытный преступник, тем более обратник
[20], рассмеялся бы сыщикам в лицо. Но Ремешок принял все за чистую монету. Он упал на колени и закричал:
– Ваши высокоблагородия! Не губите! Что я должен сделать, чтобы вину свою искупить? И за шишку, и за все-все.
– Расскажи, где нам найти Андосова, – будничным тоном приказал начальник сыскной полиции.
Пашка побелел:
– Нет… Нет, только не про это. Спросите про другое. Данила Лукич меня казнит!
– Смотря как сделать, – подсел сбоку Лыков.
– А как можно? – шепотом спросил бандит.
– По-умному, как же еще. Ты получишь за налет год тюрьмы…
– Ух ты, год всего?
– Говорю: все в наших руках. Скажем, что никого ты кистенем не бил, а только попуститель.
– И так можно? – не поверил Ремешок.
– Можно, – отрезал коллежский советник. – Но не за спасибо.
– Понятно…
– Не до конца, видать. Слушай в оба уха, твоя судьба на кону.
– Я всей душой, ваше высокоблагородие! Молодой еще, неохота на Сахалине помирать.
– Будешь умным – не помрешь, – Лебедев фамильярно ткнул парня кулаком в бок. – Только делай, как мы скажем, и останешься в прибытке. А на каторгу пусть дураки идут. Значит, так. Сдашь нам Томского, а мы к нему подведем Ваню Лощенова. Ваня будто бы его и опознает, а ты в стороне.
Налетчик Лощенов был недруг удачливого грабителя караванов. Андосов отобрал у маза все грачевские трактиры, заставив хозяев иметь дело с ним. Раньше этот промысел держал Ваня, поставляя в Грачевку «чай с рогожских плантаций», фальсификат, который фабриковали в Рогожской слободе. Дешевый настоящий продукт от Томского вытеснил подделку и оставил налетчика без дохода. Лощенов поклялся отомстить.
– А точно не обманете, ваше высокоблагородие? – усомнился извозчик. – Вдруг Данила Лукич смекнет?
– Смекнет – зарежет. А ты мне живой нужен, – возразил Лебедев.
– Пошто?
– А сам не понял? Будешь мне рассказывать по секрету, что у вас делается.
– У кого у нас?
– В извозопромышленном заведении Лапина. Кого возите из блатных, что народ поговаривает. Когда и где грант готовится.
– Э-э…
– А я тебе за это деньги стану платить. Или лучше на Сахалин, в Дуйскую тюрьму?
Пашка вздохнул:
– Ох, пропала моя голова…
– Я знаю людей, пожилых и солидных, которые так много лет поступают. И в ус не дуют. Кто с полицией дружит, дольше живет. Ну, говори, где нам Томского искать?
– Завтра в полночь он явится в трактир «Волна», – сказал Ремешок.
– Который на Угольной площади? – уточнил Василий Иванович.
– Он.
Лебедев пояснил питерцу:
– Знатный притон.
Повернулся к только что завербованному осведу:
– Продолжай, Павел. Что там у атамана за дела?
– Будет белужий камень торговать.
– Белужий камень? – удивились сыщики. – Зачем он ему?
– Данила Лукич верит в его лечебную силу.
– А кто продает?
– Барыга приезжий. С куриное яйцо камень! Вот Томский и соблазнился. Он мне сказал: давно-де такой ищу, наконец отыскался. За ценой не постою!
Белужьим камнем называли продукт болезни осетровых рыб, состоявший из известковых отложений. Такие камни изредка находили в почках белуг. В народе их считали амулетами, предохраняющими от сглаза и хворей. Цена одного камня могла доходить до нескольких сотен рублей.
