– Но ведь доктор не собирался ничего этого делать, – возразил Лыков. – О чем прямо сообщал окружающим. Разве не так?
– Так, конечно. С одной стороны. А с другой – Разуваев был человек практический. Жена Михаила Михайловича в положении, вот-вот родится третий ребенок. Дочке требуется лечение в Ялте. Глядишь, и передумает доктор.
– Мог Разуваев убить своего учителя?
Студент сначала отшатнулся:
– Нет, что вы!
Но потом нахмурился:
– Хотя… От досады, что тот не намерен работать на правительство… И, стало быть, капиталов не будет. А еще от зависти!
– В каком смысле?
– В самом прямом. Филиппов был гениальный ученый. А Петр Никодимович – пустое место.
– Моцарт и Сальери? – вспомнил сыщик слова Грилюка.
– Да.
– Расскажите мне о тех опытах, в которых вы участвовали. Будто бы то были оптические эксперименты?
– Совершенно верно. В начале зимы Михаил Михайлович заинтересовался кристаллами. Купил много камней. Ну, тех, что подешевле: горный хрусталь, кварц, несколько гранатов, хризопразы… И стал с ними работать. Я ничего не понимал и не понимаю по сию пору, но то, что довелось мне увидеть, было удивительно! Из аппарата исходили какие-то неведомые лучи и создавали на стенах лаборатории красивые зыбкие картины…
– Лучи? Картины? Что за картины? – уточнил Лыков.
– Ну, светящиеся изображения. Будто фильма, но там нужно белое полотно для проекции, а эти висели прямо в воздухе вокруг нас. И были объемными! Очень красиво и непонятно. Не могу лучше объяснить, извините. Помню, что особо Михаилу Михайловичу удался портрет Пушкина. Он медленно вращался по ходу часовой стрелки…
– Где вращался?
– В помещении лаборатории. В воздухе. Где бы вы ни стояли, получали полную иллюзию абсолютного объема. Хотелось потрогать руками! И не отличишь живое от неживого, вот такая была иллюзия…
– Как Филиппов это сделал? – изумился коллежский советник.
– Я не знаю. Он предварительно собирал картины из обработанных кристаллов, а потом пропускал через них излучение. Которое фокусировал в линзы. Излучение проходило через вакуум. Не умею объяснить…
– А подрывной аппарат?
Большаков съежился:
– Был и подрывной аппарат. Страшно за ним наблюдать, честное слово! Сколько раз Михаил Михайлович получал ожоговые волдыри…
– Что у вас общего с Красиным? – вдруг резко спросил сыщик.
Лицо Большакова дрогнуло:
– С каким Красиным?
– Не прикидывайтесь, вас видели вместе.
– Это вам Грилюк рассказал?
– Всеволод Всеволодович, отвечайте на вопрос.
– Красин встречался со мной дважды.
– Спрашивал про опыты Филиппова?
– Да, – чуть слышно ответил студент.
– С какой целью?
– Я не знаю. С целью…
– Тоже обернуть это оружие на борьбу с монархией?
Большаков промолчал.
– И вы ему помогли? Ну?
– Помог… Извините.
– В чем заключалась ваша помощь? Вы свели их вместе? Филиппов и Красин встречались?
– Да. Они поговорили, и оказалось, что Леонид Борисович – очень хороший электротехник. Он понял Михаила Михайловича с полуслова. Даже дал несколько рекомендаций.
– Вот как? – удивился коллежский советник. – Красин Филиппову дал советы? И тот их принял?
– Я сам поразился. Красин – умнейший человек, смотрит прямо в корень.
– А вы знали, что этот умнейший человек – социал-демократ и сидел в тюрьме?
– Так Филиппов тоже социал-демократ… Был.
– Их знакомство имело продолжение?
– В ту встречу Филиппов набросал по просьбе Красина схему своего аппарата. И объяснил принцип его действия.
– Что?! – Лыков даже привстал. – Где этот документ?
– Леонид Борисович забрал его с собой. Но потом вернул Михаилу Михайловичу… через меня. Точнее, просил вернуть. А я забыл.
– Всеволод Всеволодович! Где бумага сейчас?
– Я не помню. Я поищу, можно?
– Ищите прямо сейчас, это очень важно!
Большаков взмолился:
– Но она не здесь, я с тех пор дважды менял квартиры! Дайте мне полдня, я постараюсь отыскать записку. Если хозяева не пустили ее на растопку…
Лыков был вне себя. Аппарат разрушен, часть архива сожгли жандармы, часть похитили немцы. И вот, оказывается, существует записка, в которой Филиппов собственной рукой все разъясняет. Или не существует? Размазня, щенок, как можно так обращаться с важными документами? Но ругать Большакова нельзя, нужно заставить его найти бумагу.
– Я поеду с вами.
Большаков смутился:
– Лучше я один, извините…
– Почему? Что вы от меня скрываете?
– Я оба раза съехал, не заплатив долги по квартире.
– То есть не съехали, а сбежали? – уточнил сыщик.
– Да… извините… И теперь мне придется проникать туда тихой сапой, с помощью дворника. Или вы соблаговолите заплатить за меня? Я буду очень признателен!
– Ну уж нет, – сыщик надел шляпу. – Вы здоровый молодой человек, не калека. Надо самому отдавать долги! Где и когда мы встретимся снова?
– Часов через пять. Но место должно быть не людное. В моем положении встречаться с полицией… Извините…
– Да хоть в Гражданке
[29], хоть в Полюстрове. Говорите, где?
– Возле бассейна Обводного канала есть Глухоозерская улица. Я там раньше снимал квартиру.
– Назовите номер дома.
– В тех местах нет номеров. Там есть трактир Ефимцева, его все знают. В чистой половине, в шесть вечера.
– Договорились.
– Господин Лыков, – студент остановил собравшегося уходить сыщика. – Извините… Нет ли у вас немного денег на извозчика? А то на конке я могу не успеть.
Алексей Николаевич протянул бедолаге трешницу и вышел прочь.
Он приехал в Озерковую слободу в указанное время. Была суббота, народ вернулся с фабрик и собирался выпивать. В такое время в рабочих слободках человеку в шляпе лучше не появляться. Лыков заметил неприязненные взгляды, как только сошел с извозчика. Он повернулся, положил на сиденье серебряный рубль и сказал:
– Постой-ка, братец, здесь. Я недолго.
Трактир Ефимцева оказался страшной развалюхой. У входа блевал мастеровой с сизым лицом. Товарищ, что его поддерживал, увидав Лыкова, сказал:
