— На этом, господа, позвольте закончить мою краткую речь, — заявил Николай и спрыгнул с ящика, заменившего ему трибуну.
Да, в этот ясный сентябрьский день Александр Третий все–таки решился подняться в небо. Не то чтобы у него взыграло шило в заднице, хотя, по–моему, этот мотив тоже имел место. Но все же главное состояло в том, что императору захотелось произвести впечатление на приехавшего в Россию Бисмарка. Кайзер Вильгельм Первый был уже слишком стар для того, чтобы куда–то ездить, а вот канцлер, хотя тоже весьма немолодой, все–таки решился. Слишком уж вдохновляющие перспективы появлялись в случае реального сближения России и Германии.
Николай подошел к уже натянувшему удерживающие его веревки дирижаблю, дождался, когда к нему подошел император, и по всем правилам отдал рапорт о готовности к полету.
— Вольно, капитан, — кивнул отец, — кто первый туда полезет?
— Я, ваше величество.
Цесаревич ловко, в один прием вспрыгнул в слегка покачивающуюся гондолу. Да уж, нашим воздухоплавателям здорово повезло, что в этот день практически не было ветра. При его скорости более четырех метров в секунду дирижабль, может быть, и смог бы с грехом пополам взлететь, но рассчитывать на безопасную посадку не приходилось.
Ники подал отцу руку, и тот неуклюже залез в гондолу, где ему пришлось пригнуться — высота потолка составляла метр восемьдесят.
Вообще говоря, поначалу я был вообще против такого полета. Потом меня убедили, что он необходим, но я настаивал, что капитаном нужно лететь мне. Просто потому, что нормальных пилотов, с которыми не очень страшно поднимать в небо самого императора, всего двое — Николай и я. Если полетит Николай, то в случае аварии страна сразу лишится и императора, и цесаревича. Вопрос о том, чтобы летел самый подготовленный состав, то есть мы с братом и Кованько, даже не поднимался — либо Николай, либо я должны были остаться на земле.
Император довольно мрачно выслушал мои доводы, а потом заявил:
— Сами же в один голос пели, что полеты практически безопасны.
— Именно что практически! — подтвердил я. — Мизерный, почти не отличающийся от нуля шанс катастрофы все–таки есть, мы, исходя из государственных интересов, должны его учитывать.
— Все я понимаю. Если бы этот твой шанс не был мизерным, никуда бы я не полетел. А теперь — Ники, оставь нас с Аликом одних. И не обижайся, так надо.
Когда брат вышел и закрыл за собой дверь, отец встал, прошелся по кабинету и, остановившись напротив меня, буркнул:
— Дирижабль поведет цесаревич. Да, я знаю, что он разбирается в этой вашей технике хуже тебя. Но все–таки разбирается, и лучше всех прочих. И, значит, учитывая тот самый шанс, про который ты говорил, я решил так. Если на трон сядет Ники, но без тебя под рукой — не получится из него хорошего царя. Ты без Ники — тоже, конечно, не подарок, но все–таки гораздо лучше. А самый хороший вариант — это Ники на троне и ты рядом. Так что молись, чтобы мы с небес не сверзились. И вообще вспоминай мои слова, когда задумаешь очередную авантюру. Брату про наш разговор говорить запрещаю. Все, зови его сюда, будем решать остальные вопросы.
Вот так я остался на земле и сейчас наблюдал за стартом дирижабля. Минуты три он лежал брюхом гондолы на платформе, каковое положение принял сразу после восшествия на борт его величества, но Кованько уже перевел форсунку в предельный режим, и вскоре дирижабль натянул стартовые веревки. Синхронный рывок за концы — и воздушный корабль отправился в полет.
Сделал он это с небольшим креном на нос, но быстро выровнялся. Ага, сообразил я, отца пересадили с передней скамейки на заднюю. Для пассажиров и груза в гондоле было место длиной два с половиной метра и шириной метр двадцать — между спинками сидений капитана с рулевым и бортмеханика. И, значит, поначалу отец сел поближе к Ники, а сразу после отрыва его пересадили как можно дальше назад. То есть у дирижабля наконец–то появился до сего момента отсутствующий подвижный балласт, в роли которого выступал весьма весомый его величество.
Тут, конечно, будет уместным вопрос — да как же так? Ведь говорилось же, что дирижабль может поднять только экипаж!
Ну, во–первых, это смотря какой экипаж. Николай, хоть ему и оставалось пять месяцев до восемнадцати, по комплекции до среднего мужика не дотягивал. А рулевой вообще был выбран по принципу наименьшего веса в отряде, ведь от него требовалось только крутить штурвал по команде. Кроме того, речь шла о полете с полным запасом топлива, а сейчас в баке плескалось всего семьдесят литров керосина из двухсот возможных. То есть на Дворцовой площади придется дозаправляться, чтобы не возвращаться на летное поле на последних каплях топлива.
Дирижабль, медленно набирая высоту, лег на курс, а я пошел к своему, если так можно выразиться, автомобилю. На самом деле это был даже не багги, а просто уродец. Сварная рама из двух стальных балок, скрепленных поперечинами, жесткая задняя подвеска, передняя — типа «дюбонне», как у четырехсотого «Москвича», двухскоростная коробка передач, а поверх всего этого — простейший кузов из местного материала, именуемого «арборит», хотя с моей точки зрения это была простая фанера. Устройство по хорошей дороге могло разгоняться до пятидесяти километров в час. Движок там стоял почти такой, как на дельтапланах, но показывать его на публике было нельзя. Дело в том, что он имел нормальное искровое зажигание, благодаря чему и терпимо заводился, и, главное, мог держать малые обороты.
Мне предстояло по земле доехать туда, куда отец с братом долетят по небу, то есть на Дворцовую площадь. В сопровождении только одного казака, потому как лошади от моего драндулета отставали. А тот, что ехал вместе со мной, был нужен не столько для охраны, столько для того, чтобы случае чего завести двигатель. У меня на это пока не хватало сил.
Я не собирался обгонять дирижабль, ибо дорога от Гатчины до Питера хоть и была неплохой, но все время гнать по ней на максимуме не получится. А в самом городе на улицах много народу, там вообще не разгонишься. Моей задачей было не встречать аэронавтов, а проверить дирижабль и подготовить его к обратному перелету.
Когда я прибыл на место, дирижабль уже висел на высоте метров пяти у причальной мачты, в роли которой выступала Александрийская колонна. Внизу, чуть в стороне от двух среднего размера бочек, перекуривала причальная команда, заранее прибывшая на место. От бочек в сторону Зимнего тянулась красная ковровая дорожка длиной метров двадцать, у конца которой отдыхал небольшой оркестр. Почетный караул, видимо, уже ушел.
— Ну как оно тут прошло? — поинтересовался я у поручика Загрядского.
— Идеально, ваше высочество! Причалили с первого раза, земли коснулись мягко, и вообще все было очень внушительно. Караул, музыка играет, немцы стоят с отвисшими челюстями, наши встречающие делают вид, что они такое по десять раз на дню видели. Не у всех, правда, хорошо получилось. Сейчас закачали в баки сто литров, пусть Александр Матвеевич жжет керосин.
Все правильно, тепловой дирижабль, в отличие от наполненного водородом или гелием, просто так висеть у причальной мачты не может. Ему надо непрерывно подогревать воздух. На земле оставлять готовый к полету аппарат нельзя, его может неплохо приложить о поверхность даже не очень сильным порывом ветра.
