Так–то оно так, но на душе все равно было мерзко. А тут еще совсем некстати голод приближается! То есть возможно, что брат в какой–то мере все–таки прав.
— Да, — подтвердил я его предположение, — как–то не очень мне нравится пить компоты и заедать бутербродами с бужениной, когда народ того и гляди начнет голодать.
Уже высказавшись, я сообразил, что у меня получился вольный пересказ известного места из поэмы Филатова. Впрочем, до ее появления еще почти сто лет, так что Николай меня в плагиате уличить не сможет. Так, а куда это он клонит?
— Будем считать, что насчет комитета договорились. К отцу, чтобы он утвердил, завтра зайдем, согласен? А вообще–то я к тебе вот по какому поводу. Мне в последнем письме Маргарита написала что–то странное. Мол, вроде мать и брат разрешили ей помолвку со мной, но она чувствует себя виноватой и чуть ли не в отчаянии. Что там вообще в Берлине происходит, не знаешь?
Вот тут я почувствовал законную гордость — мои многолетние усилия все–таки дали свои плоды. В случае любой неясности брат первым делом идет ко мне. Казалось бы, что я могу знать о происходящем в Берлине? Это же у Николая там будущая невеста, а не у меня! А про ненаглядную мышку, ее опекуна–переводчика и пару персон помельче он знать ничего не знает.
— Да то же самое там происходит, что и у нас скоро начнет происходить, — пояснил я, ибо в недавно пришедшем письме мышка все описала подробно. — Вильгельм дал Маргарите разрешение на брак с тобой. Ее мать поначалу уперлась и устроила серию истерик, которые так подействовали на Маргариту. Но Вильгельм разозлился, что его нынешняя роль главы императорской семьи столь явно игнорируется, и рявкнул на мать. Она, плюнув в сердцах, вынуждена была подтвердить его разрешение, но тут же уехала в Лондон. И вовремя, а то Вилли уже начал задумываться, не объявить ли ее душевнобольной.
— Ужас какой! А почему ты говоришь, что у нас скоро будет то же самое?
— Сам не понимаешь? Правда, наша мать умнее Виктории, да и муж у нее жив, так что убегать в Копенгаген она не станет. Но что скандалы начнутся, это к гадалке не ходи. Поэтому надо сделать так, чтобы о грядущей помолвке она узнала как можно позже. В идеале — минут за пять до ее начала.
— Думаешь, такое возможно?
— Почему бы нет? Я над этим уже работаю. Вилли болтать не будет, Маргарита тоже девочка умная, поймет, что тут лучше держать язык за зубами.
Про то, что молчать ей уже посоветовала мышка, я говорить не стал, а продолжил:
— Своих информаторов у маман в Берлине нет. Ей могут что–либо сообщить из Лондона или Копенгагена. И, разумеется, из Питера тоже.
Пока же там никто ничего не знает, мы живем спокойно.
Глава 35
Как почти всегда в начале лета, в июне девяностого года передо мной встала проблема — как бы отвертеться от очередной поездки в Крым? Потому что снова пригласить Маришку в Ялту никак не получалось. Отправлять туда Матильду с Мариной в качестве служанки нельзя, тогда любой догадается, кто есть кто на самом деле. Юлия же в Крым не едет, это точно. Отец сказал, что подобное будет слишком уж демонстративно, хотя, по–моему, она ему просто слегка поднадоела. В общем, я уже начал прокручивать варианты либо полного отказа от поездки, либо существенного уменьшения ее длительности, как вдруг все решилось само собой. Ну, может, и не совсем вдруг, дело давно к тому шло…
Маман все–таки разузнала о готовящейся помолвке Николая с Маргаритой. Причем в самых общих чертах, она была просто не в курсе, что отец, дав свое принципиальное согласие, свалил все вопросы, связанные с подготовкой данного события, на меня. И только мы с Вильгельмом знали, что на самом деле уже и дата практически назначена! Событие должно было произойти в двадцатых числах августа.
Но того, что дошло до императрицы, ей оказалось вполне достаточным для устроения скандала. Вообще–то я ее понимал — только–только она добилась своего, то есть стала фактически главой императорской семьи.
Именно семьи, в вопросы управления империей она не лезла. Так вот, как только цель оказалась вроде бы достигнута, вдруг все пошло прахом! Муж в ответ на ее призывы только морщится. Любимый сын, Николай, с виду по–прежнему весьма почтителен с матерью и внимательно выслушивает все ее советы, но выполняет совсем другие! Те, что исходят от второго сына. А этот вообще чуть ли не с рождения относился к матери, как к чужой. И сейчас Мария Федоровна сильно подозревала, что инициатором всех ее неприятностей является именно Алик.
Надо сказать, что здесь она была в общем–то права. Уступать ей свое сильное влияние на Николая и заметное — на отца я не собирался. У вас, мадам, все это было в другой истории, и как вы этим воспользовались? Так что теперь пусть пробую другие, а вы отойдите и не мешайте.
Примерно такими словами можно было описать мое отношение к матери, и она отлично это чувствовала. Поэтому главной мишенью ее нападок оказался не Николай, как следовало ожидать — ведь это он собирался жениться на ненавистной матери немке. А я, который пока вообще ни на ком жениться не хотел.
Маман была человеком довольно эмоциональным, что являлось ее одновременно и сильной, и слабой стороной. А я — не очень, и поэтому терпеливо ждал, когда же она в запале гнева скажет что–нибудь не то, что следует.
Ждать пришлось недолго.
— Кто же знал, что из очаровательного ребенка вырастет такое чудовище?! — горестно воскликнула маман. — Почему ты тогда не умер младенцем, как то было явно предопределено свыше? Кто нарушил волю небес, позволив тебе выжить?
Э, маманя, весело подумал я, стараясь сохранить на лице торжественно–мрачное выражение, у нас же сейчас не четырнадцатый век на дворе! И даже не шестнадцатый. Это тогда голословные обвинения в сношениях с дьяволом могли оказаться действенными, а сейчас — увы. Нет, проканать подобное может и теперь, но только при наличии серьезной доказательной базы. А ведь был же у нее куда более выигрышный путь! Она могла сказать, что ее любимый Сашенька тогда умер, а вместо него родилось чудовище, то есть я. Так как по большому счету это было бы правдой, то по крайней мере Николай мог бы что–то заподозрить, мои настроения он чувствует хорошо. Ну, а сейчас — фигушки. Матушка здорово подставилась, сказав подобное при отце. Черевин как–то по пьяни рассказал мне, что отец считал мое тогдашнее выздоровление чудом, ниспосланным ему по горячим молитвам. А тут такое говорят!
— Ваше императорское величество, — обратился я к родительнице, — правильно ли я понимаю ваши слова в том плане, что вы более не считаете меня своим сыном? Ибо никакая мать не может желать своему ребенку смерти! В таком случае прошу вас более никогда и ни по каким вопросам не обращаться ко мне лично. Все, что необходимо, мне передадут отец и брат.
Мать уже поняла, что сболтнула лишнего, но с ходу придумать, как вывернуться, она не смогла — и залилась слезами. Отец с Николаем принялись ее успокаивать, а я решил, что уж мое–то присутствие здесь и сейчас не строго обязательно, и тихонечко испарился из комнаты прямиком в Приорат.
