— Я разве уже что–нибудь успел ляпнуть?
— В общем–то да. Что ты отвечал почти всем, подходящим к тебе с выражениями соболезнования?
— Ну… что я очень тронут…
— Вот именно. И некоторые остряки уже втихомолку хихикают, что государь–то наш того, слегка тронулся. Оно тебе надо? Так что давай прямо сегодня вечером и начнем сочинять шпаргалки.
— По–моему, вечером ты будешь занят, — слегка улыбнулся брат.
— После одиннадцати — это, по–моему, уже ночь, а я говорю именно про вечер. Если тебе некогда или неохота, могу составить речи сам, а потом мы быстро что–то там поправим и внесем дополнения, если потребуется.
— Пожалуй, так будет лучше. И, кажется, нам пора начать думать, в чем будет состоять главная задача нашего с тобой царствования. Вот только не говори мне, что оно будет не наше, а исключительно мое! Все равно не поверю.
Намек Николая на занятость моего вечера был связан с тем, что по средам ко мне обычно приходила Юля и оставалась до утра четверга, а сейчас была как раз среда. С мышкой же я практически сразу убедился, что в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Она не расстроилась и, разумеется, не стала ревновать, ее больше интересовало, все ли правильно делает Юля. Мало ли, вдруг балерина чего–нибудь не умеет, это ж ей не пляски танцевать! Тогда вмиг научим. Я объяснил, что при необходимости смогу заняться преподавательской деятельностью и сам, на чем вопрос был исчерпан.
От Николая мы с Юлей особо не таились — зачем? Брат последнее время взирал на нас легкой завистью, ибо с прибытием в Питер Маргариты его роман с княгиней Урусовой прекратился, а отношения с Ритой должны были перейти в горизонтальную плоскость только после свадьбы.
Разумеется, черновики речей брату я накатал быстро, а насчет главной задачи царствования не стал даже задумываться. Во–первых, потому, что сначала надо было разобраться с не такими глобальными, но зато куда более неотложными проблемами. А во–вторых, подумывать о подобном я начал недели через две после того, как очнулся в теле едва не умершего младенца. И довольно часто к этим размышлениям возвращался, так что сейчас у меня уже была готова довольно стройная концепция — по крайней мере с моей точки зрения стройная. Но знакомить с ней Николая было, пожалуй, пока рановато.
А вот настроить его на довольно скорую реформу министерств следовало.
Дело было в том, что в нынешней России император являлся по совместительству еще и премьер–министром. Это почти то же самое, как если председатель совета директоров крупного концерна станет подрабатывать в нем ночным сторожем. Когда все только начинается, подобное бывает часто, ведь обычно в будущей гигантской корпорации на старте работают хорошо если три человека. Но потом, когда появляется прибыль и фирма расширяется, от подобной практики отходят. Так вот, Россия расширилась давно, а избавиться от ненужного теперь совместительства на верхних уровнях власти так и не удосужилась. Правда, имелся некий комитет министров, но это была какая–то совершенно ни к чему не пристегнутая контора. Этот комитет не имел никакой реальной власти и ни за что не отвечал, а являлся местом почетной отставки старых маразматиков и не менее почетной ссылки не пришедшихся по двору. Председателем там сидел Николай Христианович Бунге, бывший министр финансов. Отец переместил его в комитет, поддавшись уговорам довольно влиятельного публициста Каткова, Победоносцева и императрицы. Катков капал императору на мозг потому, что Бунге считал его дураком, Победоносцев — из–за умеренно либеральных взглядов Николая Христиановича, а маман — просто из–за того, что он был немцем. Однако брата эта троица уже уболтать не сможет, пой они хоть все хором, хоть каждый по отдельности — уж это мне обеспечить нетрудно. Тем более что Бунге с моей точки зрения был лучшим министром, чем сменивший его Вышнеградский. В общем, реформу министерств можно было провести одним из тех путей.
Первый — постепенно, плавно, почти незаметно наделять комитет министров реальной властью, одновременно по одному удаляя из него ни к чему не пригодных.
Второй — создать новый орган, назвав его каким–нибудь высшим советом, поставить туда председателем того же Бунге и по одному подчинять этому совету министерства. Отличия от первого пути будет в том, что не придется сразу трогать старперов из комитета министров. Его можно будет упразднить потом, когда настоящий совет министров пройдет организационный период и начнет нормально работать.
И, наконец, третий путь, который мне нравился меньше всего. Одним указом разогнать старый комитет и создать нормальный кабинет министров, в котором все члены будут подчиняться председателю, а уже он — императору. Причем право регулярного личного доклада нужно оставить только ему и главам силовых ведомств, а всем остальным — только в исключительных случаях. Вообще–то, конечно, путь довольно разумный, но слишком уж революционный. Я считал, что сейчас все–таки надо по возможности избегать резких движений.
Свои речи Николай, прочитав, даже не стал править, заявив, что у меня получилось вполне убедительно и к понедельнику он все выучит наизусть. Потом послушал мои соображения насчет министерств, согласился, что тут давно пора навести порядок, и сказал, что ему кажется наиболее приемлемым второй путь, но с Бунге я должен поговорить сам.
— Вообще–то Николай Христианович уже довольно старый, — счел нужным уточнить брат.
— А Можайский, который всего на год с небольшим младше, значит, по–твоему, молодой? Не думаю, что Бунге собирается помирать в ближайшее время.
Увы, дату его смерти в другой истории я не помнил, но на вид он был еще довольно крепок и серьезными болячками вроде не страдал.
— И еще, кажется, я нашел человека, который тебе организует секретариат. Точнее, мне про него Менделеев сказал, это один из лучших его бывших студентов. Он сейчас в Ковно, уездный предводитель дворянства.
Так как при этих словах, в отличие от меня, Николаю точно не вспомнился Киса Воробьянинов, то он даже не улыбнулся. И фамилия ему ничего не сказала, а я так вообще малость офигел, услышав, что Дмитрий Иванович рекомендует мне Петра Столыпина.
— Согласен, пригласи его в Питер, можно от моего имени, — кивнул брат. — И все–таки — хоть что–нибудь насчет нашей главной задачи ты мне сейчас сказать можешь?
А, ладно, подумал я. Хотелось, конечно, попридержать столь серьезную тему до более спокойных времен, но раз Ники неймется, то обеспечим его пищей для размышлений прямо сейчас.
— Могу, но пока только в самом общем виде, без конкретики. Наша с тобой главная задача состоит во всемерном укреплении самодержавия как краеугольного камня российской государственности. Делать это следует, опираясь на выработанную при активном участии широких слоев населения конституцию, а так же всемерное развитие демократии, вплоть до создания выборного парламента.
— Че… чего? — охренел брат.
— Не понял? Вот и я надеюсь, что поначалу никто ничего не поймет. Если какое–то явление нельзя предотвратить, его надо возглавить. Но к более предметному разговору я буду готов только где–то через месяц, не раньше. Тут еще есть над чем подумать.
