Как назло, пробка у поворота сегодня растянулась длиннее обычного, и к семи, как договорились с соседкой, он опоздал.
Ничего страшного в этом не было, соседка ждала его в собственной квартире, а не на лестничной клетке и не на улице под дождем, но он чувствовал себя виноватым и за нелепое чувство вины ужасно на себя злился.
Когда днем на телефоне высветился незнакомый номер, Дробышев долго не решался отвечать. Был уверен, что звонит Влада, а разговаривать с Владой ему не хотелось. Вчера наговорился.
Удивительно, еще недавно ему казалось, что самое большое желание в его жизни — вернуть Владу. Он хорошо помнил, как весело и радостно жилось ему тогда, давно, когда она была рядом. И отлично знал, как скучно жить сейчас, без нее.
Но вчера с Владой ему было еще скучнее, чем без нее.
Он опоздал на семь минут.
— Извините, — покаялся Дробышев, когда соседка открыла дверь своей квартиры, и зачем-то постарался объяснить: — Пробки.
И разозлился еще больше. Получалось, что он не в состоянии рассчитать время на дорогу, а это Дробышев считал чем-то ненормальным, вроде слабоумия.
— Ничего страшного. — Соседка не улыбнулась, но ему показалось, что она над ним посмеивается.
Дробышев отпер свою квартиру, взял с тумбочки ключи от двери Инны. Соседка Татьяна терпеливо ждала у лифта.
— Я Татьяна Головина, — объяснила она ему днем, когда звонила насчет Инны. — Ваша соседка. Врач.
— Я вас узнал, — зачем-то соврал он.
Конечно, он ее не узнал. Он вообще о ней не помнил в тот момент.
Девушка рукой откинула волосы со лба, заправила прядку за ухо. Волосы у нее были красивые, светлые, небрежно сколотые на затылке.
Вчера он ее пожалел. Он позвонил к ней в дверь спросить про Инну, она открыла бледная, уставшая. Бесцветная какая-то после яркой Влады.
Влада стала еще красивее, не заметить этого Дробышев не мог. И вместе с тем отметил странное: раньше она казалась необычной, не такой, как все, принцессой из сказки, а теперь была просто красивой женщиной, одной из многих. На улице полно красивых женщин.
Дробышев подошел к двери старой соседки, сунул в замок ключ, вспомнил:
— Сейчас должен подъехать племянник Инны Ильиничны.
— Так может… — Татьяна мялась в дверях, вопросительно на него посмотрела, закусила губу. — Может, нам его подождать? Не входить?
Заходить в чужую квартиру ей явно не хотелось.
— Можно и подождать, — пожал плечами Дробышев. — Но зачем? Он лучше вас знает, что надо отнести его тетке?
Она вздохнула, вошла в квартиру, огляделась. Открыла один шкаф, другой, начала складывать в предусмотрительно захваченную целлофановую сумку какие-то вещи.
Дробышев равнодушно стоял за ее спиной.
Егор опаздывал.
Подоконник в комнате был уставлен горшками с растениями. Подоконники у них в доме были широкие, таких уже давно не делают. Растений на подоконнике поместилось много. Дробышев отправился на кухню, выбрал чашку побольше, налил в нее воды из крана, принялся поливать цветы.
Мама поливала цветы отстоявшейся водой, у Инны наверняка где-нибудь тоже стояла бутылка, но искать ее было лень. В конце концов, люди эту воду пьют и ничего, существуют. Пусть цветы тоже попьют, ничего с ними не сделается.
В комнате на маленьком столике у дивана стоял высокий коктейльный стакан с опущенной в него пластмассовой трубочкой. Стакан был почти пуст, только на дне виднелись сморщенные засохшие вишенки. Дробышев выбросил вишенки в мусорное ведро под мойкой, стакан сполоснул, сунул в сушилку.
Татьяна закончила собирать вещи, кивнула ему:
— Можно уходить.
Он напоследок обвел комнату глазами. Подумал, вернулся в кухню, перекрыл газ.
Снизу послышались голоса, кто-то даже закричал. Окно было рядом, и Дробышев посмотрел во двор.
Светлая машина, перегораживая проезд, стояла прямо у их подъезда. Около машины суетились люди.
— Что там? — спросила Татьяна, появившись за его спиной.
— Не понял.
Она наклонилась над подоконником, сунула ему сумку с вещами Инны и бросилась из квартиры. Он зачем-то побежал за ней. От удивления, наверное.
Таня не стала ждать лифта. Пронеслась по лестнице, раздвинула небольшую толпу.
— Я врач! Пропустите!
Но человеку в машине врачебная помощь не требовалась. У человека была разворочена половина головы.
— Сейчас полиция приедет, — сказал кто-то.
— Это Егор Кривицкий, — вздохнув, сообщил сосед Степан и зачем-то уточнил: — Егор Максимович Кривицкий.
Настроение у Влады было жутким, отвратительным.
— Нет… — говорил кому-то Егор, допивая чай на кухне. — Сегодня не смогу, занят. В другой раз. Пока, Цыпленок.
Влада как раз шла в ванную, когда он прощался с Цыпленком. Егор ее не видел, но понимал ведь, что она рядом. И даже не скрывал, что разговаривает с девкой. Как будто специально провоцировал жену. Впрочем, не исключено, что так и было.
Потом он все-таки начал говорить тише.
— Ну перестань. Перестань, — донеслось до Влады. — Все будет хорошо. Я тебе обещаю.
Это его «все будет хорошо», говорившееся какому-то Цыпленку, она слышала уже пару недель. Что будет хорошо? Он собирается жениться на Цыпленке?
Влада включила воду, постояла, глядя на себя в зеркало. Желание укладывать волосы пропало начисто. Она выключила воду, взяла щетку для волос, подправила пряди. И так сойдет. Волосы у нее роскошные, мало у кого такие.
— Поедешь со мной? — крикнул через дверь Егор. — Я сейчас к Инне.
— Не успею, — откликнулась Влада. — В ресторане встретимся. В восемь, не забудешь?
— На такси езжай! А я с Валеркой договорюсь, он нас на моей тачке домой отвезет.
Кто такой Валерка, Влада не помнила. Егор часто с кем-то договаривался. Чтобы отвезли домой. Чтобы купили выпивку. Чтобы сделали что-нибудь еще…
Она дождалась, когда хлопнет дверь, и только тогда вышла из ванной. Видеть мужа не было никаких сил.
К ресторану Влада подъехала с семиминутным опозданием. Свободное место нашлось прямо напротив двери, Влада поставила машину, выбралась, зашла внутрь. На такси она ездить не любила.
Гости еще не собрались. Это и понятно, сейчас в городе самые пробки. Лучше бы на час позже всех собрали.
Влада достала придуманный наспех подарок — фарфоровую статуэтку Иисуса, вручила имениннику. Статуэтку Влада с Егором привезли в прошлом году из Парижа. Вернее, статуэток привезли две, одну побольше, та Владе нравилась, и эту. Иметь две похожие статуэтки было глупо, и отдавать ее было ничуть не жалко.
