– А скажи мне, что тебе в жизни интересно?
– В каком смысле? – ответил вопросом на вопрос юноша.
– В прямом. К чему ты стремишься? Каким ты себя видишь через пять, десять, пятнадцать лет?
– Ну я вот, – начал нечленораздельно мычать племянник то, что, по его мнению, должно было понравиться дяде, – хочу закончить институт, потом стать хорошим специалистом… – тут он замялся. Ответить на этот вопрос ему было трудно, потому что будущее, выходящее за границы нескольких месяцев, представлялось ему очень абстрактным и не особенно тяготило его. Несравненно большую значимость имели для него события ближайших нескольких дней и недель. Но обсуждать их с дядей было бы нелепо. Генерал же, напротив, сродни многим людям среднего возраста, невзирая на то, что горизонт его жизни с большой степенью вероятности был неизмеримо короче, чем у молодого поколения, уже давно развил привычку заглядывать вперед на несколько лет, а то и десятилетий, строить конкретные планы, воплощать их в жизнь и, конечно же, сильно переживать по этому поводу. При этом волнения его не ограничивались его собственной жизнью. И хотя здравый смысл подсказывал ему, что не стоит тревожиться из-за того, на что практически не можешь воздействовать, он не мог не переживать за племянника.
– Тогда почему ты не учишься? – перебил его дядя.
– Почему, я учусь…
– Да нет, не учишься. Все, что ты в жизни можешь – это пить, курить и дебоширить! Ты понимаешь, к чему это все тебя приведет?
– Я не дебоширю.
– А кого я месяц назад из милиции вытаскивал, когда тебя пьяного из Москвы-реки выловили? Хорошо еще, что в том месте мелко было – машина под воду не ушла. А то бы утонул.
– Я не виноват, что Санька парапет пробил.
– Не виноват он, гаденыш такой. Все пьяные были! И обкуренные.
– Не я же за рулем был, дядя.
– Не он за рулем! А кто тебя просил нажираться, как свинья, с дружками своими? Голову на плечах надо иметь. Я когда молодой был, все успевал, но в милицию меня почему-то не забирали.
– Ну выпили немного, с кем не бывает?
– С кем не бывает? Каждую неделю пьяным приходишь! А ну пошел вон, с глаз моих! – страшно заорал генерал.
Юноша как-то боком, робким шагом вышел из кабинета, прошел через гостиную, обставленную мебелью из карельской березы, и отправился на кухню. Там он сделал себе большой бутерброд с толстым слоем масла и ветчиной. Неспешно разделавшись с бутербродом, он выпил стакан воды, а потом длинным коридором неторопливо отправился к себе. Войдя в свою комнату, он сел за стол, включил компьютер и, развалившись в кресле, положил ноги на стол. Лицо его выражало полное спокойствие.
Тут раздался телефонный звонок. Юноша снял трубку. Голос его приобрел неожиданную вальяжность.
– Здорово, Слава.
– Как сам? – сказала трубка в ответ.
– Нормально, дядя опять грузит, запарил уже. А так все пучком.
– А чем он тебя грузит-то все?
– Что математику не сдал, привязался. Боится, что меня опять из института отчислят.
– Подумаешь! Эркен с Кареном, так те вообще на занятия никогда не ходят, только башляют каждую сессию и все пучком. Нура то же самое. Мы-то с тобой еще более-менее, и на лекциях бываем, и на семинары иногда заходим. Чего ему не нравится, может твой дядя просто забашлять немного не хочет? Так без этого сейчас никак. Он это понимать должен. Так сейчас все. Ну, то есть, конечно, есть зубрилки там всякие, а так все.
– Ты ему это пойди скажи…
– А он сам-то у тебя чего хочет, вообще? Чтобы его племянник в институте учился, или как? Ему определиться с этим вопросом надо.
– Да нет, я сам осенью пересдам, подумаешь, проблема – один экзамен.
– Подожди, подожди, ты же, кажется, говорил, что тебе уже два незачета вкатили.
– Ой, блин! Точно! А я и забыл. Хорошо, что напомнил.
– Слушай, ну как сегодня-то пересекаемся? Тебя там дядя не до конца запарил еще, я надеюсь?
– Да нет, все пучком уже. Вечером встречаемся, сегодня же суббота. Забьем косячок-другой. Потом в клуб. Там все наши будут.
Тем временем генерал, как тигр, загнанный в клетку, мерил нервным шагом свой кабинет из угла в угол. Константин Романович был человеком железной воли, которой он привык подчинять других людей. С юности он был требователен к себе и строг к другим. И до недавнего времени такой подход к жизни оправдывал себя. По характеру Константин Романович был человеком прямолинейным, из-за чего у него не раз возникали трения и ссоры с коллегами и начальством, которых вполне можно было бы избежать, будь он немного гибче. Эти черты характера, возможно, и сыграли ключевую роль в его недавней отставке. Однако они же, как он полагал, и обеспечивали ему ранее продвижение по службе.
Константин Романович всю жизнь прожил бобылем. Временами, конечно, появлялись у него женщины, но в душе он всегда оставался верен своей первой и неразделенной любви юности. К тому же совместная жизнь всегда требует взаимных компромиссов, к которым генерал был не склонен. Одному ему было спокойнее. Свалившийся ему на голову несколько лет назад подросток был словно слеплен из другого теста, и отставной генерал не знал, как с ним быть. Когда он сталкивался с такими подчиненными на службе, он без излишних раздумий отправлял их на гауптвахту. Если провинившийся не исправлялся, то он его разжаловал или же просто исключал из рядов вооруженных сил. Но в его двухсотметровой квартире места для гауптвахты предусмотрено не было. И уж тем более племянника-студента некуда было разжаловать, особенно после того, как тот отслужил в армии. Тут раздался звонок телефона. Генерал поднес трубку к уху.
– Здравия желаю, Константин Романович, – услышал он приветствие своего хорошего знакомого, с которым они были на короткой ноге.
– И Вам того же, – буркнул в ответ генерал, который никак не мог придти в себя после беседы с племянником.
– На рыбалку на следующей неделе едем?
– Не знаю даже. Как дела пойдут, – мрачно ответил генерал.
– А что такой невеселый, случилось что?
– С племянником все воюю.
– А что такое?
– Очередной банан принес. Боюсь, как бы из института опять не отчислили.
– А что ж он не занимается совсем?
– Нет, не занимается.
– Так ты его заставь.
– Как же его заставишь в двадцать три года? Он теперь только сам себя заставить может. Но только, похоже, что силы воли у него нет совсем.
– Тут ты, Константин Романович, подожди. Воля – это ж функция желания. Хотеть – значит мочь. Слышал такое, наверное? Может у него желания нет? Он чего в жизни хочет-то, ты интересовался?
– Интересовался и не раз, только он не говорит ничего внятного. По-моему, и не хочет он ничего толком. А если что и хочет, то сказать стыдно.
