— Тунгусы почту не привозили от меня?
— Чего захотел! Тебя грамоте на грех выучили.
— Когда послал письмо? — важно спросил атаман.
— Тот год, когда купца оставил и пошел на Амур.
— Нет, еще не получали. Где-то у тунгусов лежит от тебя письмо. Устно передавали, про что писал, а письма еще нету.
На монгольской стороне, за голубой рябью вод, все так же пекутся под солнцем белые юрты. Трава на сопках пожелтела.
Черным кажется лес на их склонах и по складкам. На этой стороне две крыши новых построек поднялись над деревянными домами Усть-Стрелки.
— А вы что все вылезли на вышку? Я иду, гляжу — чернеют, как вороны.
— Нынче вышло запрещение таскаться на Амур и принимать людей с той стороны, — сказал атаман. — Строго следим, чтобы никто не шлялся. Могу не дозволить тебе идти домой, прогнать туда, с откудова ты явился.
— А тут уж один доездился, — небрежно воскликнул Кешка Афанасьев.
— Чего такое? Кто? — встрепенулся Алексей.
— Один амурец уже испекся, — тонким голосом продолжал Афанасьев.
— Да кто такой? С кем беда?
— Маркешка Хабаров! Вот Коняев тебе расскажет, что было. Карп и Михаила ходили с ним нынче зимой, да вернулись. Хотели на Нюман идти, да не дошли — далеко. Стража их захватила. Маркешку увезли и голову отрубили. А они дальше идти не рискнули…
Алексей повесил голову.
— А землю твою не трогали. Как ты обвел сохой поляну, так борозда и есть, никто не касался. Можешь жить по-прежнему. Исправника Тараканова перевели из Нерчинска в Иркутск. Там, сказывают, перемена начальства будет. Губернатор проворовался, а вся полиция и горные с ним заодно. Все открылось. Теперь можешь жить и не бояться, что вызовут в полицию.
— Верно, Маркешка пропал?
— Пропал! Айгунцы его схватили.
— Ну, я теперь им дам!.. Я всех их наперечет знаю, которые на Амуре шляются, — сказал Алексей, поглядывая вниз, откуда только что пришел, и как бы собираясь снова туда отправиться.
— Это толстый полковник его увез.
— Я слыхал про него. Забыл только прозвание. Да все одно, что у нас, что у них, исправники одинаковые, что русский, что китайский…
— А Широкова видел?
— Видел. Как же! Он матери гостинца послал.
— С оттудова таскать гостинцы старухам — это дело политичное, пригрозил атаман.
— Я почем знаю, политичное оно, какое ли, — ответил Алексей.
— Ну что, Широков покориться не хочет?
— Не хочет! Он неподалеку от Айгуна живет. Там еще Афонька Трубочистов да этот, что прошлый год из рудника убежал. Я бы знал про Маркешку, сходил бы к их знакомым китайцам, велел бы узнать, где он похоронен.
— Теперь ты ничего не сделаешь, — сказал атаман, — больше тебя не пущу на Амур.
— Буду я тебя спрашиваться! — ответил Алексей и в сильном расстройстве пошел домой.
«Что такое? Почему человек пропал? Что же это за товарищи, которые дали ему погибнуть?» — недоумевал Алешка.
* * *
— Неподалеку от Айгуна мы с ним встретились, — рассказывал Коняев, сидя вечером у Бердышовых. — Когда драка началась, мы как-то сперва Маркешку и не заметили. Потом глядим — он прямо в нарту и вскарабкался на генерала, так на нем верхом и уехал. Ну что же! Мы думаем, надо как-то выручать Маркешку. Я говорю: «Михайла, ты рожей сойдешь за тунгуса, оденься и ступай в город, будто меха несешь». Мишка оделся по-орочонски и вместе с Миколкой пошел в Айгун. Недолго были, глядим — плетутся обратно. А мы жили в фанзе у знакомого китайца на той стороне, за Амуром. «Ну, чего?» спрашиваем. «Готово, говорят, испекся». — «Как так?» — «Голову выставили». Я еще осерчал на Михайлу. А он говорит: «Завтра нам с тобой головы тоже срубят, давай уходить отсюда. Уже посылают стражников в поиски. Завтра нас сцапают, и нам тифунгуан
[42] головы спилит». Стражники еле впустили их в город. Но Мишка чисто по-орочонски сыплет, не признали в нем русского. У богдашек ворота на запор, конные стражники с саблями.
— Они вообще-то любят за стены прятаться, — сказал Алексей, — а уж чуть кто под городом появился ну, беда, наделают страхов, не знают, как бы крепче запереться.
— Ну, мы в ту же ночь подались…
— Черт вашу душу знает, как вас угораздило. Там по всему Амуру, кроме как в Айгуне да на Улус-Модоне, нет ни одного стражника, пустая страна. Это уж у вас заместо голов деревянные болваны прилажены.
Алексей стал рассказывать про свой поход. Его братья — Николай, Петр, Павел, Кузьма, Иван, Григорий, — сыновья, племянники, соседи, бабы, девки и ребятишки собрались слушать.
— Как же ты уловчился, так далеко прошел? — спрашивали его.
— Что теперь вспоминать!.. Вот нехорошо, что люди шкуру свою спасли, а Маркешку казнили из-за них. Ну, Карп с Михайлом — мужики, а ты, Коняев, казак, а хуже бабы. Торгаш, одно слово!..
…Осенью Алексей ходил с сохой за конем, выворачивая на желтом косогоре черные пласты целины. На соседних полянах пахали под озимь другие казаки. Чтобы веселее работалось, они переругивались бранными стихами.
— Какой ты ловкач — катился с Амура, как калач! — кричал Алешка Коняеву.
— А какой ты говорок — со страху без дождя промок! — отвечал тот.
— С тобой водиться — как с шила воды напиться.
— Алешка хлеще складывает! Забивает, забивает! — кричали казаки.
Стояли ясные, жаркие дни. Степь сохла, желтела.
Казаки вспоминали, как в эту пору Маркешка уже стучал в своей кузнице и как над черной ее крышей высоко вился слабый дымок.
— Погиб наш оружейник. Вот был мастер! — горевал Алексей.
— Пойдем опять на Амур! Надо сквитаться за Маркешку, — толковали казаки. — Тебе подарки будут, — говорили они Скобельцыну.
— С амурцев нынче буду брать побольше, — отвечал атаман, — а то есть приказ строгий, и если откроются ваши походы, то нечем будет откупиться.
— Когда-нибудь все туда двинем, — говорил Алексей. — И тебя, атаман, народ заставит за Расею постараться, старый ты хрыч! При Амуре живешь, собака, а допускаешь ему пустовать.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
МОНГОЛЬСКОЙ СТЕПЬЮ
А Маркешку Хабарова везли монгольской степью в деревянной клетке на верблюде. Далеко-далеко за равниной что-то блеснуло, и у казака больно защемило сердце. Сверкнула кяхтинская колокольня. Маркешка подъезжал к родной земле.
Больше полугода просидел он в плену. Его возили из города в город, разные важные чиновники снимали с него допросы. Был он в верховьях Сунгари, в Гирине, у самого дзянь-дзюня
[43] и еще южнее, в Пекине. Видел Маркешка впервые в жизни теплую землю, сады цветущей вишни. Китайский губернатор в Гирине, глубокий старик, оказался умным и любознательным человеком. Он полагал, что русские не враги Китая и что с ними надо жить в мире. Он сам, когда доставили Маркешку в Пекин, был там же и исхлопотал казаку позволение возвратиться на родину.
