— Спасибо.
Стоило Анри его отцепить, кот тенью метнулся под кровать.
— Откуда он тут взялся? — Я сползла на ковер и заглянула вниз — котенок забился к самой стене, распушился еще больше, превратившись в шар, и грозно шипел. Теперь до вечера не вылезет точно, ну разве что сильно есть захочет, поэтому я облокотилась о кровать, вопросительно глядя на мужа.
— В окно залез, очевидно. А потом решил забраться на портьеру, и зацепился когтем.
— Кошмар.
— Вот и я так подумал.
По полу тянуло сыростью и прохладой, но от света в его глазах становилось тепло. Не знаю, как назвать это помешательство. Согласилась выполнять все его прихоти и позволила носить себя на руках — хорошо, пусть, но… рассказать ему про дождь?! Когда мы вернулись домой и поднялись в спальню, Анри помог мне раздеться. Я устроилась на кровати, а он стоял у окна. Долго. Я невольно любовалась его профилем — резким и мужественным, широкими плечами и игрой теней на посветлевшей в ночи коже. Приходилось сдерживаться, чтобы не подойти, не обнять, прижимаясь щекой к спине, или хуже того — к себе не позвать. К счастью, заснула я раньше, чем сделала такую глупость.
— Доброе утро, Тереза. — Его мягкость в сочетании с вэлейским акцентом творила воистину страшные вещи. Особенно когда он называл меня по имени.
Сон прошел, а глупость осталась — мне отчаянно захотелось снова почувствовать на талии его руку и переплести пальцы. Задыхаться от поцелуя, дрожать в ожидании большего. Тут только я поняла, что сижу перед ним в одной сорочке, пусть даже длинной, до пят.
— Доброго утра, — голос звучал привычно сухо и резко, какое счастье! А то я уже начинала думать, что мои мозги навсегда остались в холле Висморов.
Я расправила плечи, накинула халат и ушла в ванную. А когда вернулась, на подоконнике устроился переносной столик с резными ножками, накрытый прямоугольной кружевной салфеткой. Дымящийся кофейник, соусница, слоеные рогалики, апельсиновый сок, джем, фрукты и ягоды дополняли этот натюрморт. Анри даже не подумал одеться — так и стоял босиком, в одних штанах. Вот хоть прямо сейчас картину рисуй.
— В столовой случился потоп? — холодно поинтересовалась я.
— Ты самая романтичная женщина, которую я когда-либо знал.
— Не сомневаюсь, что знали вы их достаточно.
Особенно если вспомнить вчерашний вечер. А если вспомнить, что он заполучил меня обманом… Я мигом почувствовала себя лучше, привычнее и бодрее: обнимать его больше не хотелось, зато хотелось выставить из комнаты и полюбоваться на выражение лица.
— Значит, завтракать в постели ты тоже не любишь?
— Отчего же. Все зависит от того, с кем.
Сама не знаю, зачем я это сказала, но результат мне понравился: глаза Анри мигом превратились в льдинки.
— Подойди.
Это больше напоминало приказ, но я лишь холодно улыбнулась и приблизилась к нему, сложила руки на груди.
— Что теперь? Будете кормить меня с ложечки?
— Пожалуй. Чуть позже.
Он развернул меня лицом к зеркалу — так быстро, что вздохнуть не успела. Пробивающееся из-за туч солнце золотило его волосы и бликами играло на моих. Анри прижимал меня к себе, положив руку мне на шею: откровенное собственническое прикосновение растекалось по телу горячей дрожью. Дневной гомон за окнами становился тише, я слышала только биение своего сердца, отдающееся в ушах. Конечно, можно все это прекратить — сию же минуту, но прекратить означало сдаться. Да ни за что!
С тихим шуршанием халат упал к нашим ногам. А сорочка не такая уж плотная, как мне казалось, особенно в солнечном свете. Контуры тела под ней просматривались слишком четко — и линия плеч, и небольшие груди, и длинные ноги. На щеках проступили красные пятна, я зажмурилась. Всевидящий! Неужели нельзя было сделать это ночью? Вечно у меня все не как у людей.
— Тереза, — низкий, одуряюще властный голос, от которого все внутри сжалось, — открой глаза.
Да чтоб вас!
Я открыла, метнула в него яростный взгляд, но в ответ получила лишь привычную насмешку. Он погладил меня по щеке тыльной стороной ладони: невинный жест, но меня окатило волной жара. Как во сне я наблюдала за скользящей по изгибу плеча рукой, пальцы очертили контур груди, мягко погладили сосок. Взгляд Анри в зеркале — жаркий, ласкающий заставил сжать зубы.
Хуже всего, что деться от него некуда, со мной же творилось что-то невероятно-бесстыдное. Вопреки доводам разума хотелось вжиматься в него всем телом, неспешность и дразнящие поглаживания сводили с ума. Я проглотила всхлип, когда он накрыл мою грудь ладонью. Прикосновения к затвердевшему соску отозвались сладостно-жарким спазмом, от легкого поцелуя жилка на шее забилась с удвоенной силой.
Я до боли кусала губы, чтобы не выгибаться в его руках, чтобы не сжать случайно кулаки и тем самым себя не выдать. Сейчас я ненавидела эту сорочку больше всего на свете: дико, отчаянно, до безумия мне хотелось почувствовать его без этой преграды. Когда ладонь скользнула по животу и ниже, я задохнулась. От ужаса, от стыда, от… сладости. Горячие пальцы сжимали и поглаживали, то медленно и нежно, то быстрее, от каждого движения хотелось запрокинуть голову и стонать в голос. Ткань, натирающая чувствительную кожу под ними, и сумасшедшие, бесстыдные, откровенные ласки. То, что творилось в зеркале, не могло происходить со мной, но именно я давилась всхлипами, выгибалась и вжималась в Анри напряженной до боли спиной.
А потом из меня точно выбили воздух, но… как же это было! От сумасшедшего наслаждения потемнело в глазах. Забыв обо всем, я вцепилась ногтями в ладони, задыхаясь от новых ощущений и глотая сдавленный вскрик. Я содрогалась снова и снова, спазмы в самом низу живота шли один за другим. Если бы Анри не подхватил, лежала бы на ковре мокрой тряпочкой. Мокрой во всех смыслах — лицо блестело от пота, сорочка липла к телу, а между ног было влажно и скользко.
Он отнес меня на кровать, а я запрокинула голову и глядела на плавающий перед глазами балдахин. С каждой минутой сердце билось все тише и ровнее, а вот мысли словно взбесились. Это было волшебно и так умопомрачительно-сладко, что внутри все сжималось при одном лишь воспоминании. Но вместе с тем неправильно, стыдно — так быть не должно! Вдвойне стыдно, потому что с ним.
— Тереза.
Я глубоко вздохнула и повернулась к нему. Анри был так близко, только протяни руку — и коснешься груди. Я сжала пальцы, во избежание. Надеюсь, холод в моих глазах по-прежнему дышит льдом, а не плещет жалкими прохладными лужицами, в которых плавают остатки гордости.
Он мягко взял меня за подбородок и поцеловал. И я подалась навстречу, как уличный котенок за лаской, покорно приоткрыла губы, впитывая сиюминутную нежность. Презирать себя я буду потом, равно как и ненавидеть его. Эту битву я все равно проиграла. Но проиграть битву — не значит проиграть войну.
14
На набережной мало людей, если не считать рабочих с верфи, да постоянно снующих туда-сюда грузчиков. Скрипят телеги, слышна ругань, чьи-то крики, звон бьющегося стекла. Расшатанные сваи подпирают платформу, соединенную с берегом еще более хлипким мостиком. На ней сиротливо валяется искореженная пустая коробка, которую только чудом не смыло в Бельту. Чуть поодаль — строительные леса, за нашими спинами тоже. Черепица крыш полыхает на солнце, двухэтажные домики — все как над подбор, выстроились в опасной близости от воды: наводнения в Лигенбурге случаются часто.
