— Что, разбивать графины о вас нельзя? — язвительно осведомилась я. — От этого мне точно стало бы легче.
— Нет. Графины нельзя.
— Какая досада! А что можно?
Выглядел Анри неважно. Непривычно бледный, на щеке отчетливо выделяются свежие царапины от ногтей. Глаза ввалились, вокруг зрачка пылает золотой ободок. Он смотрел так, что сердце сжималось, и за это я себя ненавидела. От злости хотелось надавать себе пощечин. За сожаление о случившемся, за желание спросить — почему? За то, что солнечный взгляд обжигал: до лихорадки, до дрожи. За отчаянное желание поверить еще несказанным словам. Если он, конечно, что-то собирался мне говорить.
— Как ты себя чувствуешь?
— Тошнит.
— Это пройдет. Чуть позже.
— Меня тошнит от вас. А пройдет это в тот же день, когда графиня Уитмор примет обет целомудрия.
Мы смотрели друг на друга и молчали. Тишина воцарилась такая, что от нее хотелось кричать. Слава Всевидящему, Анри больше не пытался ко мне прикасаться: сама мысль о том, чтобы снова чувствовать его, была невыносима.
— По приказу Симона убили моих родителей.
Я замерла. Ожидала чего угодно, но только не такого.
— Я всю жизнь положил на то, чтобы уничтожить этого человека, подобраться к его секретам и вытащить на свет всю грязь, которую только сумею найти. Но к тому, что нашел, оказался не готов.
Я упорно смотрела поверх его плеча, но взгляд все равно цеплял глубокие морщины, залегшие у губ, тянулся к сбитым костяшкам. Еще самую капельку ближе — и мы друг друга коснемся.
— Симон возглавляет тайное общество. Лига М — так они себя называют.
— Лига М?
— Мааджари. Сверхраса, недовольная положением дел и торжеством науки над магией. В окружении Эльгера только сильнейшие маги нашего времени. Они используют мертвые знания, изучают и практикуют заклятия, которые большинство наших современников не сумеют повторить. Случившееся с Луизой — еще цветочки. Да что там, ты сама столкнулась с силой Эрика — магия искажений, искусство гааркирт… И это только часть его талантов.
Можно ли ему верить?
— Они в каждой стране, в каждом городе. На руководящих постах или при тех, кто их занимает. Они хотят, чтобы магия снова решала все. Чтобы каждый человек на планете зависел от силы, которой он обладает.
— Герцог де ла Мер занимается благотворительностью. Как-то не вяжется вложение денег в научные разработки с желанием помешать прогрессу. Он помогает известным ученым…
— Чтобы их контролировать. Если кто и способен перевернуть мир — Симон Эльгер, с его властью и влиянием.
Анри смотрел мне в глаза, и внутри все переворачивалось. Выносить его взгляд становилось тяжелее с каждой минутой, поэтому я уставилась на браслет на смуглом запястье. Такой же потемневший, как у меня.
— Зачем вы мне это рассказываете?
— Потому что ты должна знать.
И так узнала достаточно, на всю оставшуюся жизнь хватит.
— Ему нужна ты, Тереза. Из-за твоей крови. Крови потомка Дюхайма. Когда-то он пришел к моим родителям так же, как однажды пришел ко мне, — из-за силы и связей. Долгое время Симон их «приручал» и обхаживал, но когда отец узнал об истинном положении вещей, отказался иметь с ним дело.
Странные мысли иногда приходят в голову. Странные и страшные.
Эрик говорил, что его отец может остановить сердце, даже не прикасаясь к человеку. Матушка рассказывала, что Эльгер с отцом долго вели переписку. Возможно, и встречались не раз, она сама признавалась, что он мало чем с ней делился. Уильям Биго отличался крепким здоровьем, а умер от сердечного приступа в своем кабинете. Всплеск силы в миг его смерти запросто мог «прикрыть» магию искажений. Симон способен дотянуться до любого, попивая кофе в своей гостиной.
Всевидящий, так и спятить недолго.
— Войти в его ближайшее окружение не так просто. Но в этом году наметился первый серьезный прорыв. Помимо тебя ему понадобился свой человек в Лигенбурге, поближе к ее величеству Брианне.
Неудивительно — после скоропостижной кончины Аддингтона нужно было срочно заткнуть дыру. Зато теперь ясно, почему меня сразу не увезли в Вэлею. Понятно, зачем понадобились остальные досье, и походы в клубы тоже понятны. Он прощупывал наших многоуважаемых джентльменов на слабости, пороки и силу. Так и подмывало спросить, удалось ли кого-нибудь завербовать.
— Что ж, я рада, что стала вашим серьезным прорывом.
Слова сорвались с языка раньше, чем я успела их остановить.
О другом надо думать, совсем о другом, но как-то неожиданно и невовремя вернулись и боль, и горечь. Надсадно заныло в груди, а вот разбивать о голову мужа было больше нечего. Даже графин он убрал на тумбочку.
Как же хочется пить!
— Тереза, все не так.
Анри осторожно взял меня за руку, но я вырвалась и бросила на него ненавидящий взгляд.
— Еще раз тронете меня — расцарапанной щекой не отделаетесь.
Браслет едва уловимо дернуло, взгляд полыхнул.
Что, не нравится, граф?
— Я принесу воды. — Он поднялся. — Хочешь есть?
От этой заботы хотелось выть. Если бы я проснулась в кандалах где-нибудь в подвале, и то было бы проще.
— Несите, запущу в вас кофейником. Надеюсь, там будет кипяток.
Жалкая детская попытка. Я впилась ногтями в ладони, закусила губу.
— Вы не выпустите меня из дома.
Он обернулся — уже у двери, взглянул раздраженно.
— Ты вообще слушала, что я говорил? Да, тебе придется остаться здесь, пока я не разберусь с младшим Эльгером. А потом…
— Потом вы еще раз объясните, почему я должна обо всем молчать. Разумеется, искренне заботясь о моих чувствах и чувствах моей семьи. А еще о нашей безопасности.
Он сжал зубы, на скулах заиграли желваки.
— Мне не нужно твое молчание. Мне нужна ты, Тереза.
Лучше бы он этого не говорил.
Нужна, разумеется. Чтобы продолжать расследование. Чтобы Симон получил то, что ему нужно, и подпустил к себе еще ближе.
Отчаянно захотелось сделать больно. Так же, как было мне. Было, есть, будет… сколько там еще дней, месяцев, лет?.. Графином так не ударишь, даже некромагией и то вряд ли.
— Мне только одно непонятно: почему вы не в ладах с Эриком?
Анри сложил руки на груди, прищурился.
— Потому что Симон отдал тебя мне. Потому что Симон имел неосторожность сказать, что не отказался бы от такого сына, как я. Потому что это ему передали.
— Ваш отец гордился бы таким комплиментом.
Он побледнел еще сильнее. Взгляд вонзился в меня подобно кардонийскому стилету.
