Около двенадцати стали собираться назад. Обычно последний из пляжных часов, утомившись разглядывать женские тела и мечтать о них, Марио маялся от скуки и неприкаянности, и они шли с отцом на валуны искать крабов. Копошащуюся клешнями, наседающую друг на друга живность собирали в мешок, но перед уходом Марио выпускал ее обратно в море. Отец был преданным прихожанином падре Пио
[45] вплоть до самой смерти святого и поощрял к всевозможному проявлению доброты. Мальчику при крещении дали два дополнительных, теперь как бы его тайных имени – Анджело и Пио (Милосердный), и он был, конечно, рад, что крабы смогут жить дальше, хотя было и заманчиво прихватить с собой хотя бы одного. Но сегодня ни у Марио, ни у Анджело, ни у Пио не было желания не только даровать жизнь членистоногим, но даже искать их. Почти не смотрел он и на женскую мякоть, так щедро, как будто на выбор, разложенную перед ним.
«Говорят, что мое поколение», – продолжало греметь у него в голове. А кто был его поколением? Может быть, этот мальчик, который стеснялся своих деда и бабки? Или товарищ из класса, у которого была коллекция настоящих немецких солдатиков?
Еще два года назад он отдал бы все за таких. Или хотя бы тех, из резины, что стояли напоказ в универмаге Упим
[46]. Целая американская армия эпохи Индейских войн в синих формах! Мама говорила, что нужно ждать Рождества. Тогда наверняка Баббо Натале
[47] подарит ему одного, если, конечно, он будет прилежным. Что до прилежания, то, хоть его и сводили в одну церковь помолиться патрону всевозможных наук, результатов пока что-то не было. Не появились они и после его визитов к старшей сестре помощницы тети. Она училась на математическом факультете и здорово подтягивала лоботрясов, но Марио никак не мог сосредоточиться на открывании скобок. Легкая блузка сидевшей к нему вплотную девушки теснилась от того, что под ней вздыхало, тряпичные пуговицы кое-где вылезли из петель, а он смотрел на то, как она пишет в тетради трехзначные числа, минусы и плюсы, и вычитал оставшиеся застегнутыми пуговицы из того времени, которое ему еще осталось ждать, чтобы мочь расстегнуть их самому.
До Рождества к тому же оставалось еще больше полугода, и как-то раз один гарцующий на коне солдатик из Упима, веселенький, с желтым платком на шее, в общем-то совсем случайно оказался у него в руке. Только у дома он решился разжать кулак и взглянуть на сокровище. Всадник был юным и показался ему подросшим сыном полка Расти из его любимого сериала про овчарку Рин Тин Тин и мальчика-героя, который был чуть ли не младше его, а уже стрелял из засады в индейцев и не ходил ни в какую школу. «Так точно, генерал», – звонко воскликнул Марио и поднял руку в салюте, отвечая солдатику, как вдруг почти у своих дверей заметил машину карабинеров. Медленно, с оглядкой, с Расти в кармане коротких, доходящих до коленок штанов он поднимался по лестнице на цыпочках. Постоял под дверью и наконец со скачущим сердцем нажал на звонок.
«Господи, ты опять забыл съесть завтрак? Какой же ты бледный!» – на матери был передник с маргаритками, и он окунулся в них.
А вечером они смотрели очередную серию Братьев Карамазовых
[48], и порой в самый ответственный момент она брала его за руку. Перед сном, позабыв весь ужас дневной погони, он вдоволь наигрался со своим всадником. Однако в понедельник, во вторник и в среду машина опять стояла в нескольких метрах от двери в их подъезд.
«Мамочка, – наконец выдавил он необычно высоким голосом, вернувшись в четверг из школы, – прощай. Уже приехали, чтоб меня забрать».
Послеобеденная прогулка в Упим казалась бесконечной. Со слезами в голубых глазах мать обещала, что случай навсегда останется их тайной, и вот теперь она постоянно хваталась за грудь и останавливалась, а он все ясней осознавал, что с этого момента, конечно, старая, милая жизнь остановлена навсегда и, если он даже не попадет в тюрьму, наверняка будет в ближайшем будущем отправлен в ад.
«Простите, синьорина, – обратилась мать конфиденциальным шепотом к молоденькой продавщице. – Игрушка совершенно случайно оказалась в руках у ребенка». Поставив на прилавок солдатика, она внушительно взглянула на Марио и одернула пиджак, сшитый ей сестрой-портнихой по моде этого весеннего сезона. Своим стилем и покроем он должен был выдавать в ней госпожу самых лучших правил. Продавщица, однако, была совсем не поражена случившимся. Не хотят ли они приобрести солдатика? Или, может, другого? – спросила она и, получив отрицательный ответ, бросила Расти в коробку к братьям.
Понуро держа под руку теперь уверенно шагающую мать, позорный воришка брел домой без сына полка. Уже через месяц все вернулось к привычному, и случай совсем бы забылся, если бы не машина карабинеров. Каждый день она неизменно оказывалась под их домом.
Однажды, набравшись храбрости, мальчик заглянул в vini e oli
[49]. Трое мужчин с красными лампасами на черных брюках, приспустив ремни, весело болтали за столиком и пили вино из стеклянного кувшина. Было как раз время обеда, и он радостно поскакал домой есть жидкий суп из протертой фасоли с пастой в форме звездочек. Мать, родом из Венето, так никогда и не смогла понять особую прелесть римской кухни.
А на Рождество Баббо Натале и правда подарил Марио солдатика. Жаль, что они больше его не интересовали. Так что и мальчик из класса, хозяин целых полков и даже армий, тоже вышел из его поля зрения. Нет, песня об умершем боге ни в коем случае не была адресована ему. Немецкие солдатики были как-то связаны со страшной фотографией, которую ему показал другой товарищ: на ней костлявые, совершенно голые трупы свалкой лежали друг на друге у вырытого котлована.
Вряд ли, однако, его поколением могли быть и корсары Кармо и Ван Стиллер. Хоть характером они и походили на Марио, все-таки им скорее всего не понравилась бы эта песня.
Это было его, исключительно его время, и впервые он почувствовал, что ему отмерен некий, пока неопределенный отрезок, но что он вовсе не бесконечен, как ему всегда казалось. И что стоит только внимательно оглядеться, как найдутся люди его поколения, которое тоже, как неведомый певец, однажды заговорит во весь голос.
Уже переодевшись, моя ноги под фонтанчиком, он ловил обрывки звуков радио, поджидая возвращения голоса, обладателя которого он решил пока считать своим несуществующим старшим братом, но вместо того спортивный обозреватель, захлебываясь, рассказывал о предстоящем товарищеском матче. Крутанули колесико, и ворвался куражный, чистый голос Мины
[50]: zum zum zum, la canzone che mi passa per la testa, зум зум зум, эта песня, что приходит в мою голову, zum zum zum. Эта песенка была одной из любимых, но сегодня она ему не подходила, словно яркая летняя футболка в пасмурный, внезапно открывший главу осени день. Потом невидимые волны опять подкружили к советским танкам. Вода лилась на его огромные ступни щенка, и он стряхивал песок с влажной кожи, пока непонятно где и зачем «Правда критиковала западные компартии» и кто-то искал «помощи чехословацким беженцам». Марио влез в сандалии, взял в руку пляжные сабо и в последний раз взглянул на то место, где сегодня лежал мальчик. Он сузил глаза, как в школе, когда нужно было разглядеть написанное на доске, но заметил только карапузов, которые смешно бегали друг за другом. Утренний эпизод казался сном. Оглянувшись, он посмотрел на бронзового Нерона, стоявшего у руин своей виллы, скрывающейся за деревьями. Про него говорили, что он был злодеем, но Марио в это не особенно верил. Капитан Салгари учил его, что злодей для одного может быть героем для другого.
