На могиле Блаженного брата Анжелико порой пестрели записочки с просьбами. У Анжелико, наверное, нужно было просить, чтоб он помог нарисовать, а не заработать, однако и без него покровителей, или патронов, в этом городе было предостаточно. На любую нужду здесь находился свой святой помощник. Один пособлял деньгами, другой облегчал зубную боль, третий помогал по хозяйству, четвертый – от облысения и от кашля. Говорили, что к святому Иосифу нужно было обращаться по поводу крыши над головой, а преставившийся в Риме в возрасте тридцати пяти лет святой бомж восемнадцатого века Бенедикт Иосиф Лабре, при жизни отпугивавший своим запахом и вшами даже самых смиренных, а после нее сотворивший множество чудес, мог помочь скитавшимся.
– Слушай, я боюсь, ты зря меня ждал, – пробубнила я, отыскав своего нового знакомого в книжном у латинских классиков. По расставании с излучающим доброту и благополучие Марио мое настроение скатилось в черствые сумерки. – Ну, пока, увидимся. Помчалась на Термини, – встала я в свою любимую позу бегуньи Дейнеки.
– Погоди, и мне туда же, – пристроился он рядом.
В ту же секунду скворцы дали старт своему каждодневному осеннему кружению над кронами привокзальных пиний, пульсируя то приближающимися, то удаляющимися черными гигантскими шарами собственной скученности. Вспыхивая мрачным салютом в багровых полосах неба, они ритмично распадались на тысячи отдельных особей, чтобы снова сцепиться в плотную черноту. Снижаясь, в попытке устроиться вздремнуть на ветках, от которых поступали специальные аудиосигналы пугающего их крика, они галдели, помечая пешеходов и машины болотисто-белыми бляшками фекалий. День очевидно скользил к концу.
На вокзале я должна была пересечься с Дарио, для которого у меня в кошельке лежали отложенные. В этот вечер он отправлялся на юг, на свою родину. Когда-то Дарио написал повесть, персонажем которой стал один известный литератор, и обрел славу друга великих. Теперь почти все они уже лежали на Верано. Кое-кому повезло даже с отдельным склепом. Чем больше среди его друзей оказывалось знаменитых покойников, тем ближе он сам придвигался к небожителям, кроя историю по собственному лекалу. Хотя все подзабыли об этой повести, Дарио продолжал жить своим минутным триумфом. Уже в первые десять минут нашего знакомства он с важностью упомянул об осаждающих его журналистах, а его приятель под сурдинку пробормотал, что действительно несколько раз к нему наведывались из малотиражек порасспросить про того или иного жмурика. Вот и мне сухонький, пропеченный солнцем Дарио наверняка собирался поведать о своих удивительных приключениях и, возможно, скрепя сердце даже ответить на два-три вопроса не о нем.
Снять квартиру такому бесксивному чучелу, как я, было нелегко. Здесь помощь святых на время ослабевала, и нужны были другие протекции и рекомендации. Например, необходимо было оказаться среди тех избранных, кто обладал правом на проживание, постоянным контрактом, непозорной суммой в банке и поручительством аборигена. Право на жизнь давали в обмен на постоянный договор или за десять лет легальной жизни, а для них требовалось как раз право на жизнь. Это была сказка про белого бычка, которую знал наизусть любой нечлен Евросоюза. Кстати, получить постоянный договор даже для самих аборигенов было равносильно выигрышу в лотерею. В общем, ничего, кроме поручительства, у меня не было, но одно оно не имело никакого веса, особенно юридического, вот почему моими хозяевами оказывались либо циники, знающие, что жильца без документов в любой момент можно передвинуть на улицу, либо симпатичные чудаки, забывающие о том, что они уже получили от меня в этом месяце за съем, или о том, что водопроводная труба протекает второй год. Но порой, приглядевшись, можно было заметить, как в цинике вырисовывался милый чудак, а в симпатичном чудаке проскальзывал циник.
Крепкотелый Флорин послушно, просто из вежливости давая мне фору, трусил рядом.
– А почему ты Цветок? – перебила я его очередной экскурс в историю, переведя дыхание, резко обернувшись и взглянув ему прямо в глаза. Опять саднуло несоответствие: глаза были северными, зябкими, даже безжалостными, а губы полными. Такими – ну только целоваться.
Было еще только пять вечера с копейками, а день находился при смерти. Над его холодеющим полутрупом нависла полная луна.
– Это в честь прадеда, – смутился Флорин почти по-девичьи и наконец замолчал. Так-то. Цветы не должны разговаривать. Мне нужно было сосредоточиться на встрече со своим будущим хозяином, и я припоминала вопросы, которые хотела ему задать.
У Дарио было две комнаты на засаженной исполинскими платанами улице Мерулана. Одну, пустую, со стоящей по центру древней кроватью, он сдавал, а во второй, завешенной его живописными портретами и фотографиями во всех возрастах, где все было так по-интеллигентски мило (если б не телевизор, к которому Дарио в тоске пристрастился), он жил сам. Со своими соотечественниками он уже давно перестал общаться «из-за горечи разочарования». Было у него, однако, множество приятелей, почему-то в основном филиппинцев, которые, правда, почти не понимали его, потому что Дарио выражался изысканно и к тому же с сильным неаполитанским акцентом. Но его приятелей это не огорчало. Кто-то из этих черноволосых юнцов покупал ему продукты, кто-то бессловесно мыл пол и наводил порядок, кто-то разделял его услады.
В этот вечер, однако, он уезжал один. Перед отъездом на неясный срок (он вообще любил таинственность) он должен был получить от меня деньги и вручить мне ключи от квартиры.
Недалеко от входа на вокзал мы с Флорином замешкались. Напротив центральной двери какая-то очередная секта водила елейный хоровод. Угодив в человеческую воронку, Флорин споткнулся, и, врезавшись в него на бегу, я оказалась под ногами прохожих. Не желая все же совсем расквашиваться на заплеванном жвачкой асфальте, я попыталась встать и выпрастаться из-под одурманивающих вонючих паров, идущих от туфовых стен Сервия Туллия. Почему-то этот античный, по слухам, еще дореспубликанский уголок провоцировал мужчин на мочеиспускание. С закушенной губой, шуруя локтями с коленками и пригвождая взглядом свою отлетевшую на несколько метров сумку, я почти уже добежала до нее, как вдруг кто-то хорошенько подтолкнул меня снова.
Вообще еще с детства мне приходилось все время куда-то падать, как в прямом, так и в переносном смысле, и, чтобы не падать хотя бы духом, я воображала себя боксером, который, вырисовывая насмешку разбитым ртом, поднимается на дрожащих ногах после каждой новой оплеухи. Но на этот раз, вопреки вяло шевелившейся, будто муха с оторванными крыльями, логике, я решила почему-то погрязнуть. Нет, я вовсе не забыла, что в сумке лежали необходимые для моего выживания вещи, но удар был настолько неожиданным, что все мне вдруг показалось бессмысленным и даже постылым. Может быть, именно в такой неподходящий момент я почувствовала себя одним из наших национальных литературных героев или вспомнила уроки Стерна о том, что несчастья лучше переносить в горизонтальном положении. Печальный демон давил на меня своим черным крылом, и в отливе его оперения я разглядела прекрасную, бесконечную дорогу.
Мне хотелось смотреть на нее не отрываясь, но вскоре движение по сторонам начало меня отвлекать. Дорога исчезла, и теперь я отстраненно наблюдала, как вместо Флорина, который наверняка смог бы выиграть чемпионат мира по забегу на короткие дистанции, моя сумка досталась какому-то белобрысому пареньку. «Не только способности, – скользнула по монитору моего сознания фраза в стиле старого Гринева, – но и месторасположение по отношению к призу влияет на его получение».
